Сержант в снегах

На следующую ночь я остановился в избе, где разместился наш врач-лейтенант. Я осторожно снял тряпье и дырявые, обгоревшие ботинки. Кожа вокруг раны стала мертвенно-бледной с желтыми пятнами гноя. Я промыл рану в чистой воде с солью. Перевязал ее куском полотенца. Снова надел носки, остатки ботинок, тряпки и замотал все это проволокой. Еще вечером я встретил в этой деревне Ренцо.

— Как дела, земляк? — спросил я.

— Хорошо, — ответил он. — Пока хорошо. Я вон в той избе остановился, завтра пойдем вместе.

И заторопился к себе. Свиделись мы с ним уже в Италии. А тогда я был один, не искал себе попутчиков, хотелось побыть одному. Ближе к ночи в избу постучал немецкий солдат. Он не был похож на своих собратьев. Он поел с нами, потом сел на скамью, вынул из бумажника фотографии.

— Это моя жена, — сказал он, — а это дочка, — Жена была молодая, а девочка — совсем еще ребенок. — А это мой дом, — добавил он. Дом в маленьком баварском селении стоял посреди елей.

Еще один день я отшагал, опираясь на палку, словно старый бродяга. И часами повторял: «Вот он, наш смертный час». Этот рефрен придавал четкий ритм моей ходьбе. Вдоль дороги часто попадались мертвые мулы. Однажды, когда я отрезал кусок мяса от туши мертвого мула, кто-то меня окликнул. Это был старший капрал из батальона «Верона», которого я еще в Пьемонте обучал в школе горнолыжников. Он, видимо, был рад встрече.

— Хочешь, пойдем дальше вместе? — предложил он.

— Я не против, пошли, — ответил я.

Потом дня два или три мы шли уже вместе. В школе его прозвали Ромео из-за того, что однажды ночью он проник через окно к пастушке. Учеба в горнолыжной Школе явно сослужила ему хорошую службу. Он — Ромео, а она — Джульетта. Он был новобранцем, и друзья подшучивали над его страстью. Как-то вечером мы сидели в хижине среди ледников, а Ромео взял и спустился в селение к своей возлюбленной, но прежде ему пришлось прошагать всю ночь. Утром ему надо было подняться на вершину крутой горы. Он изрядно устал за ночь, но лейтенант Суитнер снабдил его канатами и всем необходимым, и он взобрался. Теперь в России он показал себя, по рассказам друзей, одним из лучших унтер-офицеров батальона. В дороге мы почти не разговаривали, но вечером, придя в избу, дружно готовили еду и стелили солому.

Солнце начало пригревать землю, дни становились длиннее. Мы шли вдоль берега реки. Пронесся слух, что мы вырвались из «мешка» и вскоре доберемся до линии немецкой обороны. Те, кто шли в самом хвосте колонны, рассказывали, что русские солдаты, танки и партизаны часто отрезают край колонны от основных частей и забирают отставших в плен.

Однажды в балке я увидел застрявшие в снегу сани с ранеными. Мы с Ромео шли вдвоем по обочине дороги. Проводник и раненые на санях просили о помощи. Вокруг было множество солдат, но мне казалось, что обращаются они именно к нам. Я остановился. Обернулся назад, а потом зашагал дальше. Когда я снова обернулся, то увидел, что сани тронулись с места. А я опять был один, никого не искал, ничего не желал. Ромео шел чуть позади. В одной деревне — помню, было еще светло — мы заночевали в какой-то избе.

Вечером в ту же избу зашли офицеры. По кисточкам на их шляпах я понял, что они из батальона «Эдоло». И спросил у них о Рауле.

— Погиб, — ответили они, — погиб в Николаевке. Шел в атаку на немецком танке, и, когда спрыгнул на землю, его убили из автомата.

Я молчал.

Утром, пускаясь в путь, я вначале шел очень медленно. Колени хрустели. Тащился как черепаха до тех пор, пока ноги не согревались, а потом шагал уже увереннее, опираясь на палку. Мой многотерпеливый спутник молча следовал за мной. Мы были как двое старых бродяг, которые прежде не знали друг друга, но встретились и решили идти вместе.

В колонне все чаще вспыхивали ссоры. Все мы стали раздражительными, нервными и были готовы взорваться по любому пустяку. Однажды мы с Ромео вошли в избу, привлеченные петушиным криком. Там оказалось много кур, мы взяли по одной. По дороге их ощипали, чтобы вечером сварить. На поле рядом с колонной приземлился немецкий транспортный самолет «Аист». В него начали грузить раненых. Через несколько часов они будут в госпитале. Но меня уже ничто не волновало.

Нам встретились немецкие солдаты, которые небыли нами в окружении. Они из местного укрепленного пункта. Все были в новой, опрятной форме. Немецкий офицер смотрел в бинокль куда-то за горизонт. «Значит, мы все-таки выбрались», — вяло зашевелилась в мозгу мысль. Но я не ощутил ни волнения, ни радости, даже когда своими глазами увидел указатели на немецком языке.

У дороги остановился генерал. Его звали Наши, командир альпийского корпуса. Да, это он нам отдает честь, приложив руку к виску. Нам — толпе оборванцев! Мы проходили мимо этого седоусого старика, оборванные, грязные, с густыми, спутанными бородами, многие были без ботинок, раненые, с обмороженными ногами. А этот старик в фетровой альпийской шляпе отдавал нам честь. И мне казалось, что передо мной мой покойный дед..