Сержант в снегах

Взводы Мошиони, Ченчи, Пендоли уже исчезли, проглоченные темнотой. Вместе с лейтенантом, который продолжает разыгрывать из себя храбреца, мы направляемся к крайним избам в левой части деревни, неся три станковых пулемета. Я стараюсь, чтобы мои солдаты держались вместе, и, словно пастушья собака, то забегаю вперед, то возвращаюсь назад.

— Не отставай, Бодей, держись, Тоурн, прибавь шагу, Бозио. Те, кто несут боеприпасы, пройдите вперед.

Так мы добираемся до места, указанного нам капитаном. Что же произошло? Может, нас настигают русские? Я никак не могу разобраться в ситуации. То и дело на правом фланге раздаются выстрелы. Мы устанавливаем пулеметы: один — в углу избы, другой — перед маленьким холмиком. Руководствуясь лишь интуицией, определяю, в каких направлениях вести стрельбу. Уже глубокая ночь, верно, два часа. Небо постепенно темнеет, и заходящая луна сквозь прорывы в тучах освещает степь. Едва она снова выплывает, я приказываю моим солдатам укрыться в тень.

Лейтенант вошел в ближайшую избу. В этой деревне все избы бедные, маленькие, от одного взгляда на них становится холодно. Но лейтенант тут же выскакивает из избы, размахивая пистолетом. Кричит, чтобы я бежал к нему. Подбегаю и вхожу в избу, держа в руке гранату. Вижу двух женщин и ребятишек, лейтенант требует, чтобы я их связал. Он явно сошел с ума. Женщины и дети все поняли и смотрят на меня с ужасом. Плачут и что-то говорят мне по-русски. Какой голос был у этих женщин и детей! Казалось, в нем все горе человечества и вся надежда. И протест против зла. Я беру лейтенанта за руку и вывожу из избы. Но лейтенант, не расставаясь с пистолетом, тут же входит в другую избу. Иду за ним.

Там я увидел отставших от своих частей солдат дивизии «Виченца». Они забились под стол, безоружные, полуобмороженные, дрожа от страха. На железной кровати лежал старик. Лейтенант крикнул мне:

— Это партизан, убей его!

Бедный старик смотрел на меня и весь трясся.

— Свяжи его, если не хочешь убивать! — снова крикнул лейтенант.

Антонелли вошел в избу со мной и видел всю эту сцену. Лейтенант показал мне на валявшуюся в углу веревку. Нет, он точно тронулся. Я неторопливо поднял веревку. Антонелли снял со старика одеяло, я подошел к нему и… Да он паралитик! Я отбросил веревку и сказал лейтенанту:

— Какой там партизан! Он же парализован!

Лейтенант молча выходит из избы — проблески разума у него, похоже, сохранились. Испуганные, жалкие солдаты по-прежнему лежат под столом, и я зову их с собой.

— Боимся мы, боимся, — лепечут они. И остаются в избе. Мы с Антонелли выходим, оставив в покое этих бедняг.

Внизу, там, где стоит пулемет, прямо из-под земли доносятся голоса. Там откидная дверь, ведущая в большую яму, в которых русские хранят припасы на зиму — погреб. Поднимаю дверцу, наклоняюсь и вижу: в погребе свет, а к углам жмутся женщины и дети. Они поднимаются по лесенке и вылезают с поднятыми руками. Я улыбаюсь непонятно чему, но детишки плачут. О господи, сколько же их тут? Конца не видно. Антонелли, смеясь, говорит:

— Да их там целый муравейник.

Я отпускаю всех этих людей, и они, обрадованные, убегают. Их счастье, что лейтенант ничего не заметил. Немного спустя мальчуган приносит нам горячий вареный картофель.

Внезапно над нами со свистом проносятся два снаряда и разрываются на противоположном краю села. Из степи к нам приближаются две колонны. Кто они — русские или наши солдаты, отставшие от своих частей? Пока они еще далеко, да и ночь темная. Луна время от времени выплывает из облаков, освещая степь, но сейчас она как раз скрылась. Вернулся лейтенант. Он тоже заметил что к нам подходят две колонны. Может, он из-за этого и вернулся?

— Стреляйте! — приказывает он. — Стреляйте! Открывайте огонь!

— Нет, — говорю я, — не стрелять. Лежите тихо и сохраняйте спокойствие.

Пулеметы наведены, лейтенант кричит:

— Стреляйте, говорят вам, стреляйте!

А я:

— Нет. Подождем. Пусть подойдут поближе. У нас мало боеприпасов, и потом, это могут быть наши солдаты.

Альпийцы — небольшая группа, оставшаяся от взвода в пятьдесят человек, — по-прежнему верят мне и огня не открывают.

— Лейтенант рехнулся, — говорит Антонелли.

— Точно, рехнулся, — подтверждает кто-то еще. — Зачем открывать огонь? Никакой в том нужды нет!

А в деревне слышна стрельба. Что происходит? Над избами со свистом проносятся пули, но на нашем краю все тихо. Рамаццини, расторопный связной из «Коллио Вальтромпиа», прибегает запыхавшись и говорит:

— Ригони, поторопитесь, вам надо соединиться с ротой.