Съешьте сердце кита

— Ест вас гнус? — участливо спросила, подходя, Ксения.

— Да. Едят меня мухи, — в тон ей шутливо ответил парень, не успевая отмахиваться. — Но у меня есть накомарник. Вот…

Он вынул из кармана какое-то кружевное изделие. Ячея в сетке была слишком велика, и напяливать такой накомарник на голову не имело смысла.

— Это вам, очевидно, какая-то штабная поклонница сшила. Они там смутно представляют, что такое гнус.

— Нет, почему же… — Дудкин смутился и покраснел.

Краснел он, как девочка: покрывался румянцем весь, и даже мочки ушей пунцово пламенели, и даже руки…

Мамонов критически пощупал накомарник.

— Это у тебя сетка не от комаров, — сказал он холодно, — а от африканской мухи цеце. На, возьми мою. Я себе еще сработаю, у меня есть кисея.

У Ксении от удивления глаза стали круглыми: скажите, на какое самопожертвование способен Мамонов!

Собственно, можно было уже и в путь-дорогу выходить, да вот Котеночкин, как всегда, некстати решил побриться. Будто ему на свидание! Будто он не может побриться после маршрута!

Ксения уже готова была обрушить на голову Котеночкина громы и молнии, как вдруг из тайги донесся слабый треск. Ксения недоуменно оглянулась. Что за странные звуки? Что-то гудит, потрескивает…

Внезапно Котеночкин выбросил вперед руку с безопасной бритвой и повернул к девушке намыленное лицо. В наивных его глазах отразился испуг.

— Пожар! — крикнул он не своим голосом. — Наши продукты!

А на взгорке, среди сквозной таежной чащи, сухой, как солома, уже бушевало оранжевое пламя и мельтешили черные копотные блики.

У Ксении оборвалось сердце.

— Хватай ведра! — сразу охрипнув, сказала она.

— Где наши лопаты? Окопать надо, — суетился подле палатки Мамонов.

Спотыкаясь и падая, расплескивая из ведра воду, Ксения бежала и думала о том, что черт с ними, с продуктами, удалось бы только предотвратить таежный пал! Все сожрет неуемный огонь: и палатку, и приборы, и документацию… Но и без продуктов как обойтись? Не скоро ведь доставят! Угораздило же их устроить склад именно на том взгорке! Откуда там взялся огонь? Кто виноват?

Но размышлять обо всем этом было некогда. Огонь, охватив с десяток высоких лиственниц, гудел ровно и мощно, как в доменной печи. С шипением и свистом разлетались угли и горящие сучья. Тлел и дымился мох. Расплавленная синька неба дрожала и плыла, проливаясь на головы людей жидким обжигающим стеклом. Сухое пламя опаляло лица, пыхало перед глазами пронзительной желтизной и пороховой зеленью.

Кашляя и отплевываясь, закрывая рукавами лица, девушки тщетно выплескивали воду в громокипящую пучину. Пламя уже слизало угол брезента, которым были накрыты ящики с консервами и мешки.

— Руби лес, ребята! — крикнул Мамонов, сверкнув топором. — Иначе хана! Где Котеночкин, туды его…

А Котеночкин как ни в чем не бывало добривал щеку.

— Я счас, — сказал он, когда к нему подбежала Ксения. — Мне только мыло смыть.

Ксения размахнулась и выплеснула ему в лицо ведро воды.

— На! Уже смыто! — Она дрожала от злости и готова была растерзать его. — Где твой топор?

Мимо, шумно дыша, пробежала черная Жанна.

— Так ему и надо! — одобрила она злорадно. — Нашел время красоту наводить!

Тонкие подрубленные лиственницы падали в чудовищный костер одна на одну, кружком… И костер, беснуясь и треща, швыряя клубы едкого дыма, догорал на корню, не в силах переметнуться за черту вырубленного леса.

— Вот теперь его можно водичкой, — выпрямившись, сказал Мамонов изнеможенно и счастливо; он похлопал Дудкина по плечу. — А ты, брат, крепкий. Не подкачал!

Тот повернул к нему закопченное пылающее лицо. Над лбом спиральками вились обгоревшие рыжевато-золотистые волосы.

— Если спокойно смотреть, сами сгорели бы, — пожал он плечами. — Куда деваться? Ожоги вот только… все лицо в ожогах.

Мамонов отвернулся, проследил взглядом за Ксенией.

— Ну, это пара пустяков, — по-свойски сказал он. — Баб у нас хватает. Налепят примочек. — Подумав, добавил: — Сгореть-то мы не сгорели бы. Прижало бы нас к реке. По крайности, забрались бы мы в воду. А вот продукты наши… кажется, дуба дали. Дело пахнет керосином!

После того как пожар окончательно затушили, Ксения проверила продукты. Мешки с сухарями и крупами сгорели. Много обгорело сахару… Стеклянные банки с консервами превратились в крошево, но металлических огонь не осилил. В общем кое-что при желании можно было наскрести.

— Н-да-а, — процедил сквозь зубы Мамонов. — Будем жрать подогретую тушенку без хлеба.

— Хотела бы я знать, кто тут курил, — чуть не плача, проговорила Ксения; губы у нее дергались.— Сколько вреда, сколько беды… Как же мы теперь?..

Дудкин потер слезящиеся глаза.

— Тут никто, я полагаю, не курил. Объедкин дымокур утром для оленей развел.

— Вот циклоп одноглазый! — вырвалось у Мамонова. — Вот прислали на нашу голову!

Ксения вздохнула: что с него возьмешь, с Объедкина? Даже отчитывать его не хотелось.

— Извиняйте, барышня, — покорно сказал старик. — Будто и залил, а он, гляди, куды вышел, огонь… Дымокур-то в стороне был, а это мох, стало быть, в нутре тлел, тлел…

Ксения бессильно отмахнулась.