Сесиль Родс и его время

Максим Горький полвека назад отметил, что никто из всемирно известных писателей не показал капиталиста во всей «красоте и силе» его цинизма, что этот образ не тронут литературой даже в той области, где он наиболее «красочен», — в колониальной политике. Даже Редьярд Киплинг и Джек Лондон, так любившие изображать сильных людей, показали лишь «волевые натуры» среднего калибра, а не крупные исторические фигуры. При этом Горький назвал именно Родса. «Сесиль Родс, организатор разгрома буров, остался в тени, изображались только мелкие авантюристы…» [12]— писал он. По-настоящему яркого романа о Родсе нет до сих пор. Да и в длинном перечне его биографий и посвященных ему исследований не так уж много серьезных попыток понять и обрисовать этого человека. Более того, в лондонском «Журнале африканской истории» сравнительно недавно было сказано: «Сколько-то вразумительную биографию еще только предстоит написать». [13]

Почему? Все ли его биографы отдавали своим книгам достаточно труда и таланта, искренности и души? Каждый ли мог положа руку на сердце сказать как Пушкин о своей «Истории Пугачевщины»: «Не знаю, можно ли мне будет ее напечатать, по крайней мере я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей».

Но были и другие причины. Вполне объективные. Те, из-за которых толковое жизнеописание всегда было, по словам английского историка Карлейля, явлением ничуть не менее редким, чем толком прожитая жизнь.

В наши дни Андре Моруа поправил его: «На самом деле толковое жизнеописание встречается куда реже, чем толком прожитая жизнь». Самому Моруа, мастеру биографического жанра, тоже удавалось не все.

И среди жизнеописаний, вышедших из-под его пера, книга «Сесиль Родс» оказалась далеко не лучшей.

Как же трудно восстановить облик ушедшего из жизни человека! Любого. Как воссоздать образ даже самого близкого тебе, того, кто, казалось бы, куда понятнее всех других?

У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.

А к тому же есть люди, о которых писать особенно трудно. Среди них и те, кто в разные времена вершили судьбами народов, государств.

Судить об этих людях по их словам? Так слова им зачастую нужны были как раз, чтобы скрывать свои мысли. А по делам — так дела свои они окружали глубокой тайной. В их жизнь вплелись государственные секреты, тайны политических партий, гигантских хозяйственных механизмов. Получился сплав, разобраться в котором совсем не просто. И чем важнее эти секреты и тайны, чем теснее они связаны с мировыми катаклизмами, тем сложнее их раскрыть.

Все это относится и к Сесилю Родсу.

Но судить о колониализме сейчас, с его уходом, становится легче. Не случайно за последние годы зарубежные историки выпустили несколько интересных трудов о Родсе.

В надежде, что теперь многое стало яснее, работал и автор этой книги. Мне хотелось получше разобраться, понять, почему же все-таки Сесиль Родс стал олицетворением тех времен и событий, чье влияние и мы, нынешние поколения, еще так остро чувствуем в окружающей нас жизни.

Невольно вспомнишь здесь, в этом первом разговоре с читателем, как же все-таки трудно понять старину, особенно если это старина других стран, других обычаев, других нравов. Как легко тут ошибиться, даже если стараешься вчитаться во все доступные документы, повидать улицы, где жили когда-то те люди, вдохнуть запах тех мостовых. Снова и снова приходит на память:

Не трогайте далекой старины.
Нам не сломить ее семи печатей.
А то, что духом времени зовут,
Есть дух профессоров и их понятий…

Но ведь и Гёте, написав эти строки, — как настойчиво он все равно вглядывался в прошлое…

Роясь в стогах архивного сена, автор этой книги отыскивал былинки тех трав, что удержали запах былого. Пытался ощутить дыхание той жизни, мира тех людей, тех надежд и страхов, дознаться, какие же бытовали предрассудки, чему учили в школе, какой была самая читаемая литература. Так появились в книге и стихи тогдашних английских поэтов и песни африканских народов (некоторые перевел для этой книги Д. К. Симонов, остальные — в известных русских переводах).