Сесиль

Впрочем, Эдуард почти не открывал рта — то ли из скромности, то ли по невежеству; правда, разговор шел в основном о том, о чем бедный мальчик понятия не имел, то есть об иностранных королевских дворах. Анри в течение трех лет путешествовал; его имя и имя его тетки, верность монархам, хранимая его семьей и в несчастье, расположение к нему августейшего дома, которому оставался предан его род, — все это открывало Анри доступ в королевские дворцы повсюду. Поэтому он знал, насколько мог знать человек его возраста, всех именитых персон Италии, Германии и Англии, в то время как Эдуарду из всех знаменитостей был знаком только банкир того дома, где его отец, как мы говорили, прослужив кассиром, получил небольшую долю, приносившую, правда, весьма солидный доход.

Не будучи злой по натуре, маркиза, тем не менее, обладала некоторыми чертами характера, делавшими ее порой непреклонной, и прежде всего это касалось сохранения своего положения в обществе. Потому она и уничтожала Эдуарда презрением, причем выражалось это не в адресованных ему жестоких словах, а в полнейшем отсутствии внимания к нему, что чуть было не привело к обратному результату, чем тот, на который рассчитывала маркиза, ибо Сесиль прониклась глубокой жалостью к своему юному другу. Удрученная столь очевидным предпочтением, Сесиль встала и вышла, сославшись на необходимость самой справиться о состоянии матери.

Девушка и в самом деле направилась в комнату больной, однако там ее ожидало еще одно сравнение. Герцогиня де Лорж сидела в изголовье кровати баронессы, а г-жа Дюваль — в ногах. Герцогиня воспользовалась первым попавшимся креслом, г-жа Дюваль выбрала стул. Госпожа де Марсийи с одинаковой симпатией и учтивостью разговаривала и с герцогиней де Лорж, и с г-жой Дюваль, зато г-жа Дюваль обращалась к герцогине лишь в третьем лице: то была укоренившаяся привычка, с которой г-жа Дюваль так и не рассталась или, вернее, не хотела расставаться, следуя чувству собственного достоинства, не позволявшему ей кичиться своим небольшим состоянием.

Таким образом, и в матери Сесиль обнаружила все ту же неполноценность, которую наблюдала у сына. Однако — что было ужасно для Эдуарда — у матери это объяснялось всего лишь низким социальным положением, тогда как у Эдуарда — низким душевным складом.

Так что в глазах Сесиль этот визит нанес Эдуарду последний удар. Анри ни единым словом не позволил себе намекнуть Сесиль на свои чувства по отношению к ней, зато оставался язык взглядов, никогда не обманывающий юные сердца, и Сесиль, не раз замечавшая краску смущения на лице Эдуарда, без труда поняла, что молодой человек полностью отдавал себе отчет в щекотливости своего положения; поэтому когда Сесиль, прощаясь с г-жой Дюваль и Эдуардом, по обыкновению, подставила лоб матери и протянула руку сыну, одна лишь г-жа Дюваль ответила на это двойное проявление дружеских чувств, поцеловав девушку в лоб. Эдуард ограничился только поклоном.

Гости еще не уехали, когда явился врач; он предписал всего лишь смягчающее питье, посоветовав соблюдать тот же режим.

Сесиль очень хотелось провести ночь в комнате матери, но все еще не оправившись от смущения из-за того, что случилось прошлой ночью, она уступила настояниям г-жи де Марсийи и ушла к себе.

Оставшись наедине с собой, девушка погрузилась в раздумья о событиях минувшего дня, мысленно представляя себе Эдуарда и Анри; однако нетрудно догадаться, что при сопоставлении двух молодых людей Эдуард вскоре отошел на задний план и мало-помалу вовсе исчез из памяти девушки, полностью уступив место своему сопернику.

Следует сказать, что при других обстоятельствах Анри гораздо быстрее сумел бы завоевать бесхитростное сердце девушки, но в это время сердце ее терзала мучительная тревога: состояние здоровья г-жи де Марсийи, ускользавшее от легкомысленной, беззаботной маркизы, не могло не привлечь самого пристального, заботливого внимания Сесиль. Девушка чувствовала, что мать смертельно больна, и даже наедине с собой считала преступной любую мысль, не относящуюся к баронессе.

Поэтому Сесиль окружала мать самыми ревностными и самоотверженными заботами, на какие только способна преданная дочерняя любовь. Ведь именно в момент расставания с теми, кого любишь, начинаешь осознавать всю бесценность мгновений, которые осталось провести с ними, и горько упрекаешь себя за часы равнодушия, удалявшие нас от них. Все свое время Сесиль проводила теперь в комнате баронессы, покидая ее ненадолго лишь в часы трапез, не задерживаясь за столом ни на минуту. Что же касается маркизы, то она время от времени навещала баронессу, но, по ее словам, так любила дочь, что не могла долго выносить вида слишком явных разрушительных воздействий болезни на нее.