Сесиль

Сесиль заметила, что, прощаясь с ней и ее бабушкой, г-н Дюваль выглядел очень печальным, однако печаль его выражала скорее чувство доброжелательного сострадания, нежели личную обеспокоенность.

Маркиза назначила отъезд на послезавтра. Она просила Сесиль отобрать либо самые необходимые, либо самые дорогие для нее вещи, остальное поручалось г-ну Дювалю для продажи.

При упоминании о продаже сердце Сесиль мучительно сжалось; ей показалось страшным кощунством — позволить продать вещи, принадлежавшие матери. Она сказала об этом бабушке, но та ответила, что увезти во Францию мебель, пускай даже в таком незначительном количестве, не представляется возможным, ибо транспортные расходы вдвое превысят ее стоимость.

На редкость резонный ответ маркизы можно было поколебать лишь доводами сердца. А это, как известно, святые, но весьма неубедительные доводы. Так что Сесиль пришлось уступить; она решила сохранить только личные вещи матери, например белье, платья, сказав, что все уместится в двух чемоданах, а ей, Сесиль, в ее скорби будет бесконечно приятно носить вещи, принадлежавшие матери.

Маркиза ответила, что тут Сесиль может поступать по своему усмотрению, но только раньше, добавила она, в знатных семьях принято было сжигать одежду, принадлежавшую людям, умершим от легочной болезни, потому что болезнь эта считалась заразной и такая одежда подвергала человека, собиравшегося ее носить, опасности заболеть и умереть от того же недуга.

Грустно улыбнувшись, Сесиль поблагодарила бабушку за данное ей разрешение и вышла.

Она уже сделала несколько шагов по коридору, когда маркиза вернула ее обратно.

Как выяснилось, бабушка хотела попросить Сесиль проследить за тем, чтобы ни одна вещь баронессы не попала к ее собственным вещам.

В шестьдесят лет маркиза боялась смерти больше, чем ее внучка в свои шестнадцать.

Сесиль велела принести в покои матери нужные ящики и благоговейно закрылась там, отказавшись даже от помощи горничной, чтобы лично выполнить долг благочестия.

То была сладостная и в то же время печальная для Сесиль ночь, которую она всю провела в комнате матери наедине со своими воспоминаниями.

В два часа утра Сесиль, не имевшую привычки бодрствовать по ночам, сморил сон; не раздеваясь, она бросилась на кровать, но прежде преклонила колена перед распятием и, так как все окружающие предметы еще более разожгли ее дочернюю любовь, попросила Бога — если верно то, что ей порой доводилось слышать, будто умершие посещают иногда живых, — позволить матери прийти к ней сказать последнее прости в ту самую комнату, где она так часто прижимала дочь к своему сердцу.

И Сесиль заснула, уповая на Божью милость, но Господь не позволил нарушить ради нее суровые законы смерти, и если ей довелось снова увидеть мать, то лишь во сне.

Следующий день прошел в сборах к отъезду; из покоев матери Сесиль перешла к себе, тут настала очередь ее детских воспоминаний, и среди них самое большое место занимали альбомы. К вечеру все было готово.

На другой день Сесиль и ее бабушка должны были покинуть гостеприимный домик, в котором они прожили двенадцать лет. Утром Сесиль поднялась пораньше, чтобы в последний раз спуститься в сад; дождь лил как из ведра.

Сесиль подошла к окну: сад выглядел печальным и унылым, с деревьев облетали последние листья, уцелевшие цветы склоняли свои головки до самой земли, погружая их в стоявшую на грядках мутную воду. Сесиль заплакала; ей казалось, что если бы она расставалась со своими друзьями прекрасным весенним днем, то меньше страдала бы, зная, что впереди их ждет лето, а расставаясь с ними теперь, она видела их агонию — их ожидала природная могила, которая зовется зимой.

Все утро Сесиль ждала хоть малейшего просветления, чтобы добраться до кладбища, но дождь лил не переставая, так что выйти она не смогла.

К трем часам от г-жи де Лорж прибыл экипаж с кучером; погрузили ящики, и наступил решающий момент.

Уезжая, маркиза сияла от счастья; за двенадцать лет, проведенных в этом очаровательном коттедже, у нее не возникло никаких привязанностей, никаких воспоминаний, она не сожалела ни о людях, ни о вещах.

Сесиль же словно обезумела: со слезами она гладила и целовала мебель, ведь часть ее души оставалась в Хендоне.

Когда настало время садиться в экипаж, она чуть было не лишилась чувств — ее пришлось почти нести.

Сесиль взяла на себя заботу о ключе от маленького домика, который в Лондоне следовало отдать г-ну Дювалю. Этот ключ она положила у сердца.

То был ключ от ее прошлого; ключом от будущего владел один Господь Бог.

Девушка попросила кучера сделать крюк и остановиться у входа на кладбище. Как мы уже говорили, дождь хлестал с такой силой, что выйти из экипажа не было никакой возможности. Но, устремив взгляд за решетку ворот, она еще раз увидела могилу, маленький крест и укрывавшие его высокие деревья.

Однако маркиза попросила не задерживаться слишком долго в подобном месте: соседство с кладбищем вызывало у нее неприятные ощущения.

— Прощайте, матушка! Прощайте, матушка! — в последний раз крикнула Сесиль и бросилась в глубь экипажа.