Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Немесия добилась своей цели, ибо не только пробудила любопытство, но и заронила тревогу в душу подруги; теперь она заранее предвкушала удовольствие от того, что Сесилия у нее на глазах будет терзаться всеми муками ревности.

Девушкам стоило немалого труда запереть дверь на ключ. Железный запор давно заржавел, болты ослабели, кольца перекосились, и стержень засова, прикрепленного к дверной створке, не входил в дужку, прибитую к косяку двери. Но наконец Сесилии, скорее благодаря сноровке, чем физической силе, удалось запереть дверь, и девушки быстро зашагали в сторону южной части города, стараясь держаться в тени домов.

Миновав стены монастыря святой Терезы, девушки увидели запряженный тремя лошадьми экипаж: он стоял перед домом с высокими окнами и выступающими решетками и был повернут в сторону улицы Муралья. Кучер, вооруженный длинным мачете и прочими атрибутами своего ремесла, сидел на левой лошади на манер форейтора. На подножке экипажа с той стороны, что была обращена к тротуару, стоял какой-то молодой человек, который, видимо, прощался с сеньоритой в черном дорожном костюме, сидевшей в коляске справа от пожилого, почтенного кабальеро.

Из окна наблюдали за этой сценой уже знакомые нам сестры Гамес и молодые люди — Диего Менесес и Франсиско Сольфа; они также прощались с Исабелью Илинчета, возвращавшейся вместе с отцом в Алькисар. Все они ей что-то кричали наперебой, а она то и дело высовывала голову из-под опущенного верха экипажа и отвечала им, не забывая, однако, и о юноше, что стоял одной ногой на подножке и держался рукой за крыло китрина.

Тут с северного конца улицы подошли обе девушки. Сесилия еще издали узнала юношу, исполнявшего роль лакея. Это был Леонардо Гамбоа. И хотя она еще не видела дамы, сидевшей в экипаже, и не знала ее, она тотчас догадалась, кто это мог быть, и тут же решила хорошенько напугать обоих, с том чтобы этот испуг послужил им если не полезным уроком, то хотя бы некоторым наказанием. Поэтому, поравнявшись с экипажем, она вдруг рванулась вперед и, резко оттолкнув свою подругу, бросились боком в кузов китрина, к ногам удивленной Исабели. Та, не понимая, что происходит, или, быть может, сочтя это дерзкое вторжение за грубоватую шутку, выглянула наружу, и на миг ей почудилось, будто она узнала девушку. Еще не оправившись от испуга, Исабель рассмеялась и воскликнула:

— Адела!

И действительно, накидка, закрывавшая до этой минуты голову Сесилии, скатилась ей на плечи, лицо ее открылось; раскрасневшаяся, с развевающимися черными волосами, стянутыми на лбу красною лентой, с гневно сверкающими глазами, она казалась точной копией младшей сестры Леонардо Гамбоа, разве что только с более резкими и жесткими чертями лица. Увы! Исабели быстро пришлось убедиться в своей ошибке. В тот миг, когда взгляды девушек встретились, та, чьи черты так живо напомнили ей образ милой и нежной подруги, вдруг обратилась в злобную фурию и бросила ей в лицо одно-единственное слово, столь непристойное и грязное, что Исабель, будто пораженная стрелою, откинулась назад и уткнулась лицом в угол экипажа. Слово состояло лишь из двух слогов, и Сесилия произнесла его негромко, почти не разжимая губ:

— Шлю-ха!

Немесия насильно оттащила Сесилию от экипажа, Леонардо в замешательстве спрыгнул с подножки, сеньор Илинчета приказал трогать, кучер, дав шпоры кореннику, вытянул кнутом пристяжную, лошади дружно взяли с места, экипаж покатился и через мгновение скрылся за углом ближайшей улицы, повернув направо, в сторону городских ворот, называемых в народе Земляными. Напрасно сеньориты и кабальеро, расположившиеся в нише окна, ожидали, что на заднем окошке экипажа поднимется шторка и в нем покажется в знак прощания белый платочек. Шторка не поднялась, и платочек не показался. Все это, несомненно, свидетельствовало о том, что отъезжающие были неприятно поражены таким неожиданным происшествием. Но, пока друзья Исабели пытались восстановить в памяти случившееся, мулатки давно исчезли. Не видно было и Леонардо: он скрылся в ту минуту, когда китрин отъезжал от тротуара.

На улице Милосердия, вблизи монастыря того же названия, стоит по правую руку, если идти со стороны бульвара Де-Паула, единственный в этом квартале дом с плоскою крышей. Въезд, хотя и просторный, ибо здесь могли пройти два экипажа в ряд, не был сагуаном в собственном смысле слова. Перед воротами дома стоял плохонький шарабан, который, впрочем, был совершенно под стать впряженному в него коню: ибо животное это нисколько не походило на Буцефала, зато, не в обиду будь ему сказано, сильно смахивало на Росинанта. В седле, непомерно высоком из-за множества подложенных под него потников, призванных надежно защитить костлявый хребет коняги, сидел кучер-негр, одежда и вид которого отнюдь не контрастировали со всем остальным выездом.