Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Завод в инхенио Сайяс действительно работал. Огромные кучи свежесрубленного тростинка высились на усадебном дворе имения, со всех сторон обступая открытое здание сахароварни. Довольно широкое свободное пространство оставалось только в том месте, где проходила дорога. На усадебном дворе и вокруг него было шумно и людно. Как раз напротив оставленного свободным проезда ходили, или, вернее, бегали, по кругу мулы, вращавшие приводное колесо пресса; рядом с ними бежали негры, подгоняя несчастных животных безжалостными ударами бича. Несколько обнаженных до пояса невольников непрерывно подбрасывали в давильные вальцы большие связки сахарного тростника, и в адском грохоте работающего пресса явственно слышался треск размалываемых тростниковых стеблей. Но как ни оглушительно громыхал пресс, еще громче гремело и лязгало по другую сторону от него, если только могло быть на свете грохотание более оглушительное, чем то, какое производила эта машина. Источник непонятного шума был скрыт от глаз проезжающих густыми клубами пара и дыма, которые поднимались от огромных котлов, где варили сахарную патоку, наполнявшую своим пахучим духом весь большой двор инхенио.

По дороге к усадьбе тянулись нескончаемой чередой повозки, груженные тростником, а им навстречу, направляясь в поле за новым грузом, двигались повозки порожние. Каждая из них запряжена была парою тощих, едва переставлявших ноги волов; рядом с упряжкой шагал возчик-негр, вооруженный длинной палкой с острым железным наконечником; а вдоль этой двойной вереницы движущихся повозок проезжал на бойком муле то в одном, то в другом направлении белый надсмотрщик — бойеро; он также был вооружен, но уже не палкой, а неизменной кожаной плетью, которой он время от времени вытягивал по спине какого-нибудь негра, когда замечал, что тот недостаточно ретиво орудует своим остроконечным батогом.

Трудно вообразить себе сооружение более примитивное и неуклюжее, чем эти повозки. Груженые, они издавали неумолчный скрип, потому что оси их никогда не смазывались; порожние, они стучали и гремели пренеприятнейшим образом, потому что их огромные колеса сидели на оси слишком неплотно и даже на самой гладкой дорого не могли сохранить вертикальное положение, но все время вихляли, наклоняясь то в одну, то в другую сторону; при этом ступицы их громко ударялись о железную чеку, а доски днища, громыхая, подпрыгивали вверх. Земля в пределах усадебного двора и даже за его пределами была усеяна пожухлыми листьями сахарника, среди которых валялось немало годных в употребление стеблей, оброненных по небрежности или упавших с перегруженных либо прохудившихся повозок. Но поистине плачевный урон причиняли урожаю сами возчики. Стоило только надсмотрщику отъехать подальше, как рабы, спеша воспользоваться удобным случаем, вытаскивали из груды тростника первый приглянувшийся им стебель, а при этом заодно вываливалось на дорогу и еще несколько стеблей и тут же раздавливалось и перемалывалось под колесами повозок, ехавших следом. Однако возчиков это нисколько не печалило; взявши в рот конец стебля, они принимались усердно сосать его, не переставая в то же время хриплыми голосами понукать волов и колотить их до крови своими длинными палками, быть может вымещая на безответных животных те удары, от которых кровоточили их собственные спины, истерзанные узловатым концом страшной плети надсмотрщика.

Такие и подобные им сцены наблюдали наши путники и в других инхенио, через которые им пришлось проезжать: в Хабако, Тибо-Тибо, Мариеле, или по-старому — Эскобаре, Риоондо и Вальванере. И только один раз за все время пути наши друзья увидели крохотную деревушку, ситьерию, случайно затесавшуюся между двумя последними из названных нами владений. Селеньице это представляло собой несколько тесно сгрудившихся соломенных хижин, бедные обитатели которых владели клочком пахотной земли и небольшим стадом домашнего скота. Собственно говоря, ситьерию нельзя было даже назвать деревней: не только в ней самой, но и на многие мили [70]вокруг не было ни школы, ни церкви. Вблизи своих плантаций хозяева инхенио обычно не терпели вольных поселений — символа прогресса и цивилизации.