Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

После ухода торговки пришел булочник с корзиной хлеба на голове и в сопровождении негра, следовавшего за ним точно тень. Только когда ушли и они, сенья Хосефа вспомнила о том, что пора приготовить завтрак. Как мы говорили уже в начале нашего рассказа, кухонный очаг находился в патио, под плоским навесом, в котором не было ни трубы, ни иного приспособлении, заменяющего ее. Там с помощью кремня, огнива, серы, свечного огарка и небольшого количества древесного угля старая женщина развела огонь, и немного погодя завтрак был готов. Сесилия тем временем успела накрыть на стол, и обе женщины сели за него. Они долго ни к чему не притрагивались и сидели, не поднимая глаз от тарелок, не произнося ни слова. Сесилия не смела взглянуть на бабушку, страшась, как бы та не прочла вину в ее глазах, но и Чепилья была расстроена и не могла совладать со своими чувствами. Неоднократно пыталась она заговорить, но каждый раз голос у нее осекался и вместо членораздельных слов вырывались рыдания. Наконец она сделала последнее усилие и сказала:

— Лучше бы мне умереть теперь же.

— Храни вас бог! Что вы говорите, мамочка! — воскликнула Сесилия, не поднимая головы.

— А почему бы мне так не говорить, если это теперь мое единственное желание? Зачем мне жить? Кому я нужна? Я только мешаю, больше ничего.

— Вы никогда так раньше не говорили.

— Возможно, но до сих пор я сносила любые невзгоды, какими бы жестокими они ни были. А теперь я уже состарилась, у меня нет сил, я больше не могу. Вот я и думаю, что лучше было бы мне умереть.

— Не говорите так, грех ведь жаловаться на труды и страдания, которые нам ниспосылает господь. Вспомните, как Иисус Христос нес свой крест до самой Голгофы.

— Горькая, горькая моя доля! Вот уж много лет, как я иду по крестному пути и уже давно на Голгофе! Остается только распять меня, и этим, видно, распорядятся те, кого я люблю больше всего на свете.

— Если вы, мамочка, говорите обо мне, то знайте, что вы поистине несправедливы. Видит бог, если бы для облегчения ваших страданий понадобилась моя жизнь, я без колебаний отдала бы всю свою кровь до последней капли.

— Что-то этого не видно, не скажешь, не скажешь по тебе этого! Куда там! Похоже, что ты бываешь рада, когда можешь делать мне наперекор, особенно если я тебе что-нибудь запретила. Если бы ты любила меня, как говоришь, ты бы не делала того, что делаешь…

— А, теперь я вижу, куда вы клоните.

— Я клоню туда, куда следует, куда должна клонить каждая мать, которая хоть немного заботится о будущем своих детей и о своем добром имени!

— Если бы вы не подставляли уши всем сплетникам да длинным языкам, у вас было бы меньше неприятностей.

— Видишь ли, девочка, на сей раз сплетня сходится с тем, что я видела собственными глазами и слышала собственными ушами, и пусть я оглохну и ослепну, коли это не так!

Осмелев в пылу спора, девушка спросила:

— Что же такое могли вы сами видеть и слышать кроме того, что вам насплетничали? Скажите мне.

— Сесилия, мне ясно как божий день, что, невзирая на мои увещевания и советы, ты ищешь своей гибели, как бабочка, когда она летит на огонь свечи.

— А что, если тот человек, на которого вы намекаете, женится на мне и я буду жить в богатстве, ходить в шелку и в бархате? Что, если он сделает из меня сеньору и увезет с собой в другие края, где никто меня не знает? Что вы тогда скажете?

— Я сказала бы, что это несбыточная мечта, пустой вздор, бредни. Во-первых, он белый, а ты цветная, как бы ни скрывали этого твоя перламутровая кожа и твои шелковистые черные волосы. Во-вторых, он из богатого и известного в Гаване дома, а ты бедна и происхождение твое темно… В-третьих… Впрочем, к чему я так стараюсь? Есть самое главное препятствие, гораздо большее, и оно непреодолимо… Ты — легкомысленная девчонка, неисправимая, себе на погибель… Боже мой, что я такое сделала, за что так наказана?!

Последнее восклицание сенья Хосефа произнесла уже стоя, заткнув пальцами уши, словно боясь вновь услышать из уст Сесилии подтверждение того, что внучка усвоила себе весьма опасную точку зрения на свое замужество. Сесилия тоже встала и хотела подойти к бабушке, то ли с тем, чтобы успокоить ее, то ли чтобы оправдаться и объяснить ей или дополнить свою мысль; на полпути она остановилась, ибо в этот момент с улицы заглянуло в полуоткрытую дверь уже хорошо знакомое читателю лицо Немесии.

Глава 12

…Но положи

Твою на грудь мне руку. Неужель

Не чувствуешь вулкана в ней,

Матильда?

Ведь это — ревность!

X. X. Миланео

— Благословение божье дому сему! — с такими словами вошла, не постучавшись, с веселой улыбкой Немесия.

Но увидев выражение лиц и состояние, в котором пребывали обе ее приятельницы, она сразу умолкла и остановилась. Между тем бабушка уже снова опустилась в свое любимое кресло; внучка же, охваченная горем и отчаянием, продолжала стоять у стола, опершись на него одной рукой.