Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Желая отвлечься от печальных мыслей, навеянных этими мрачными картинами, Исабель старалась не глядеть на черную, ссохшуюся, корявую, как необработанное железо, колею дороги; взор ее скользил поверх светло-лиловых метелок созревающего тростника и устремлялся туда, где в голубоватой дали небо смыкалось с темными вершинами гор. Душевное смятение и тоска овладели девушкой, ей хотелось сосредоточиться, разобраться в своих чувствах, но поминутно что-нибудь отвлекало ее. Дорога, по которой они ехали, была хотя и достаточно широка, но неудобна: она то круто вела в гору, то не менее круто уходила вниз и все время петляла. То и дело путь перерезали узкие и глубокие речные русла, и через них большею частью приходилось перебираться по шатким, кое-как сколоченным бревенчатым мостам, а иногда и по дощатым мосткам из тонко распиленных пальмовых стволов. Поневоле надо было ехать медленно и осторожно, а между тем Роса правила очень неумело, так что пристяжная не помогала кореннику, а только мешала: она то забегала вперед, обгоняя его, то отставала от него, то поворачивала не в ту сторону, куда следовало. Леокадио несколько раз громко выразил свое неудовольствие по этому поводу. И, опасаясь какого-нибудь несчастья, Исабель, которой к тому же наскучило слушать воркотню Леонардо, снова взяла в руки поводья пристяжной.

Впрочем, если бы даже Роса и умела править лошадьми, в этот день она не могла бы показать свое умение: слишком уж хорошо было утро и слишком увлекательно путешествие. Слева от экипажа, когда ширина дороги это позволяла, ехал Диего Менесес, такой же галантный на коне, как и в гостиной, где он неизменно очаровывал всех своею беседой. Сейчас он особенно был в ударе, и слова его лились вдохновенно и красноречиво: в это утро больше чем когда-либо он был расположен видеть вокруг себя только то, что радовало взор своей красотой и поэтичностью. Каждую минуту находил он повод, чтобы обратиться к своей восхищенной слушательнице и показать ей какую-нибудь достопримечательность. То он просил ее взглянуть на белоцветные гирлянды ипомеи, которыми были увиты кустарники, посаженные по краям сахарных плантаций; то сравнивал метелки цветущего тростника с султанами на киверах какого-то несметного воинства, тихо колеблемыми легким утренним ветерком; то указывал в сторону от дороги — туда, где с глухим шумом, подобным шуму низового ветра, летели над самой землей, чуть не задевая крыльями траву, большие стаи томегинов, следовавшие некоторое время в том же направлении, в каком ехал экипаж, а потом скрывшиеся в густой чаще сахарного тростника; успевал он заметить и беззаботного неуклюжего сабанеро, когда тот, шумно выпорхнув из зеленой поросли, вдруг прерывал свой неосторожный медлительный полет и тяжело опускался на первый попавшийся тростниковый стебель, и пугливую белую цаплю, когда она, внезапно появившись среди ветвей прибрежного дуба и прижав к спине длинную, чуть ли не вдвое сложенную шею, свободно вытянув ноги, поднималась в воздух, инстинктивно придерживаясь в своем бегстве течения родного ручья; не ускользала от его взгляда и крикливая стайка попугаев, прятавшихся в листве диких апельсиновых деревьев и обнаруживавших себя лишь в ту минуту, когда, налетев все вместе на спелый апельсин, они принимались дружно его расклевывать, чтобы добыть семечки; и, уж конечно, не упустил он случая показать своей приятельнице ястреба — этого кубинского орла, кружившего с пронзительным криком над группой высоких королевских пальм.

В одиннадцатом часу утра путешественники миновали плантации инхенио Вальванера, где подивились на огромные здания сахарного завода, и, проделав еще две мили, достигли местечка Кьебраача. Здесь дорога разделялась надвое: ее западная ветвь носила название дороги Вуэльта-Абахо, вторая называлась Ла-Ангоста и вела к сахарным инхенио, возникшим в последнее время в этой части побережья. На нее-то и свернули наши друзья. Многие жители Кьебраачи узнавали в одном из проезжавших всадников Леонардо Гамбоа и с приветливой почтительностью кланялись ему.