Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

После первого же удара, нанесенного со всею ловкостью и силой, на какие способна рука, твердая как сталь и немало понаторевшая в подобного рода упражнениях, дон Либорио с удовольствием убедился, что стрекало — веревочный, завязанный в несколько узлов кончик бича, производящий при ударе особенный щелкающий звук, — прочертило на теле негритянки пепельную, тотчас же вздувшуюся полосу. За первым ударом последовал второй, а потом еще и еще, во все убыстрявшемся темпе, пока наконец мясо не полетело клочьями и из открытых ран не потекла кровь. Но ни единого стона, ни одной жалобы не вырвалось у девушки; она даже не шевельнулась ни разу и только вся напрягалась при каждом ударе, сжимая мышцы, да крепче закусывала губы.

Ярость управляющего постепенно улеглась, однако стоическое мужество молодой невольницы в значительной мере лишило дона Либорио того удовольствия, которое он предвкушал во время своих приготовлений к истязанию. Боль, это страшное ощущение, нестерпимое для всякого живого существа, не сломила девушку, как того добивался управляющий, не заставила ее просить пощады у своего мучителя. Несколько разочарованный и спеша закончить экзекуцию до восхода солнца, дон Либорио доверил наказание Хулиана и его товарищей надсмотрщикам, сам же удовольствовался тем, что, стоя рядом, покрикивал на них, зорко следя, чтобы они наносили удары с должною силой и не давали поблажки наказуемым ни из жалости, ни по какой-либо иной причине. После порки заставляли каждого наказанного тут же обмыть свои раны мочой, предварительно бросив в нее щепоть табаку. Средство это долженствовало уберечь несчастных от антонова огня и от столбняка.

Затем, по приказу управляющего, кузнецы заковали бежавших в кандалы, взятые для этой цели из кладовой дворецкого. Что касается Хулиана, который под плетьми несколько раз терял сознание, возможно, от боли, а возможно — и от потери крови, то дон Либорио счел за благо отправить его в барак для больных, так как рана, нанесенная рукоятью бича, несомненно требовала вмешательства лекаря. Прочих же наказанных, которым теперь, после зверского истязания, мучителен был в оковах каждый шаг, дон Либорио отправил наравне со всеми расчищать и разравнивать дороги вокруг усадьбы — работу эту он наметил на сегодняшний день еще заранее.

— Кандидо, а Кандидо! — проговорила, просыпаясь, донья Роса. — Слышишь? На дворе… Ведь это, кажется, бич щелкает? Раненько поднялся нынче наш управляющий!

Дон Кандидо спал крепким сном; и хотя в утренней тишине музыка щелкающего бича звучала особенно громко и разносилась далеко вокруг, тем более что управляющий вкладывал в каждый удар всю свою силу, дон Кандидо все же едва ли проснулся бы, не раздайся голос жены у него над самым ухом. Открыв глаза и зевнув, дон Кандидо ответил на ее вопрос также вопросом:

— Что такое, дорогая? Что щелкает?

— Бич управляющего. Можно подумать, что ты оглох.

— Ага, верно. Теперь и я, кажется, слышу. Ну так что же? Он порет негров.

— Восхищаюсь твоим хладнокровном. Не говоря уже обо всем прочем, он разбудил нас ни свет ни заря. А я теперь по его милости должна целый день мучиться мигренью. Все нервы он мне издергал, хам проклятый! А главное — то, что он, видно, с нами нисколько не считается. Рожа-то у него — ни дать ни взять разбойник с большой дороги. Я тебе всегда говорила, что он мне не нравится!

— Хорошо, а что же ему, по-твоему, было делать?

— То, что сделал бы всякий порядочный человек на его место: отвел бы этих негров куда-нибудь подальше от дома и порол бы себе их там в свое удовольствие, если они так уж провинились и ему непременно хотелось наказать их сегодня.

— Но он, верно, не мог иначе. Иной раз, когда негру приспичит, чтобы его выпороли, приходится ему уступать, а не то ведь они станут делать все наперекор. Кроме того, в большинство случаев полезно бывает, чтобы наказание следовало сразу же за проступком, — только тогда оно и приносит должные плоды.

— Но ведь ты, так же как я, не знаешь, зачем ему понадобилось подымать спозаранку весь этот шум!

— Зачем, догадаться нетрудно, дорогая Роса, а догадаться — все равно что знать. Я уверен, что негры у него по струнке ходят, и этого с меня довольно.

— Вот что я тебе скажу, Кандидо: каковы бы ни были негры вообще, и наши негры в частности, дурные они, или хорошие — но ведь дон Либорио со вчерашнего дня только и делает, что порет их. И это когда мы здесь. А без нас? Представляю себе, что тут происходит — он их, наверно, живьем распинает.

— Но ведь ты же сама вчера вечером хвалила его за строгость, да и…

— А как же еще я могла говорить при людях? Зато внутри у меня все так и переворачивалось. Да и он вчера еще не все свои когти выпустил. Но теперь это уж слишком. Не знает он, что ли, скотина этакая, что к нам гости приехали? Менесес такой образованный, воспитанный молодой человек. Что он про нас подумает? Мы ведь едва с ним знакомы, и он не привык к таким сценам. Ведь он, чего доброго, может вообразить, будто у нас тут каторга какая-нибудь и что неграм здесь хуже, чем на галерах, а мы сами какие-то изверги.