Сесилия Вальдес, или Холм Ангела

Дон Кандидо, хотя и не выспался и его одолевали мрачные мысли, навеянные тем, что ему пришлось услышать на заседании в доме дона Хоакина Гомеса, поднялся рано и по свойственной ему нетерпеливости отправился в путь пешком.

Его супруга встала чуть позднее и, покойно откинувшись в одном из кресел, стоявших в столовой, пила кофе с молоком.

Не без умысла садилась она каждое утро именно в это кресло. Со своего места донья Роса могла наблюдать за всем, что творилось в доме: с утра ли готовили прачки щелок для стирки или жаровню с древесным углем для глажения белья; не попусту ли болтали портнихи с другими слугами, вместо того чтобы обшивать всех домочадцев; тщательно ли мыли кучера экипажи, задавали овес лошадям и чистили сбрую для верховой езды; поздно ли или своевременно возвращался Апонте, водивший купать лошадей, что означало, ходил ли он на пристань Лус или дальше, к Пунте; шил ли Пио, старый кучер Гамбоа, сидевший в сагуане, башмаки служанкам, а порою и госпожам, выполняя одновременно обязанности привратника, когда не требовалось закладывать экипаж для хозяина; наконец, пришел ли повар, этот вежливый и рассудительный, как принято выражаться среди рабовладельцев, негр с внешностью аристократа, отправлявшийся рано утром на рынок по соседству со Старой площадью, чтобы запастись мясом, птицей и овощами, которые были заказаны ему с вечера.

Повар вставал в доме раньше всех. Он разводил огонь, готовил кофе с молоком, чтобы Тирсо и Долорес могли подать его, как только хозяева проснутся. На рынок повар ходил не всегда в один и тот же час, да и управлялся не всегда быстро, хотя Старая площадь находилась и недалеко от дома Гамбоа. В то утро, например, о котором мы сейчас повествуем, он отправился туда слишком рано. Пока он шел к рынку, держа в одной руке фонарик, как то было приказано распоряжением муниципалитета со времен Сомеруэлоса, а в другой — корзинку, с крепости грянул пушечный выстрел, возвещавший четыре часа. Комендант открыл крепостные ворота, и мертвую тишину города нарушили многоголосый шум толпы и всевозможные резкие, нестройные звуки.

По возвращении с рынка повар давал хозяйке отчет. Тут начинались брань и угрозы наказания за то, что мясо стоит слишком дорого, что сорт его плох, а порою — что и вес недостаточен; ворчала донья Роса и на то, что вместо цыплят Дионисио покупал кур, сердилась из-за овощей, так как вместо фасоли он приносил горох, вместо кресса — латук, или наоборот. Такова уж судьба раба, что ему никогда не угодить хозяину. Словом, донья Роса всегда находила повод для жалоб на повара, который и в самом деле частенько ошибался, то ли по тупости, то ли по злому умыслу или просто по невнимательности.

— Дионисио, разве я не велела тебе купить цыплят понежнее? — спрашивала она, вынимая из корзинки пару птиц с перевязанными лапками. — Почему ты принес кур? Ведь хозяин ест только цыплят!

— А я и купил цыплят, сеньорита, — отвечал повар, — они только малость жирны и потому похожи на кур. Да к тому же на рынке помельче не было.

— Ты мне голову не морочь, Дионисио. Я не дура и не вчера родилась. Если ты много знаешь, то я, наверное, знаю больше. Сколько же ты за них дал?

— Два песо, сеньорита: птица нынче дорогая.

— Пресвятая дева! Зачем же ты их покупал у твоей толстухи негритянки-лукуми? Да она дороже всех на рынке берет!

— Нет, сеньорита, я их купил у деревенского торговца. Гляньте получше, ваша милость: перышки-то у них красной глиной перепачканы.

— Это еще ни о чем не говорит, Дионисио. Твоя кумушка могла нарочно оставить на них грязь, чтобы люди поверили, будто они свежие, прямо из деревни, а не из вторых рук.

— Сеньорита, черная торговка мне не кума, и не моя она толстуха. Мы с ней одного племени.

— Я знаю, что говорю, Дионисио, и нечего меня поправлять. Если ты чему-нибудь и научился, то я умею обламывать таких умников, как ты. Видишь, вот там — артиллерийский арсенал[50], а вон там — Ведадо[51]. В таких местах ничего не стоит пройти полный курс наук. Итак, ступай себе, черномазый плут. Я не желаю только, чтобы вы, сударь, или ваша кумушка угощались за мой счет.

«Кто умеет молчать, тот мудр, как Санчо», — гласит пословица, и Дионисио, по горькому опыту своей долгой, тридцатилетней жизни невольника, отлично знал, что помалкивать следует с той минуты, как господа начинают обращаться к нему на вы. Это было верным признаком того, что близится приступ гнева, что буря уже над головой и вот-вот разразится гроза. Ввиду этого повар быстро собрал все покупки и скрылся на кухне, сумев отыскать, подобно опытному кормчему, временное убежище в первой же гавани, указанной ему провидением.