Сессия: Дневник преподавателя-взяточника

– …В данном случае повод исключительный. В министерстве ее уже ждут. Если в четверг программы не будут представлены москвичам, потом у нас начнется разбор полетов, кто и почему сорвал лицензирование специальности, и крайнего найдут очень быстро. Не доводите до этого, Игорь Владиславович, прошу вас.

– Ладно, понял, Зинаида Максимовна. Спасибо за информацию, а то бы я и дальше не слишком торопился…

– …Торопиться надо изо всех сил! У Марины Галеевны есть ваш телефон; она вам сегодня позвонит, и вы с ней договоритесь, где и когда вы встретитесь.

Сучанских сворачивает в направлении деканата, а я в этот момент думаю о том, как несправедлив к ней был все последние шесть месяцев. Если бы она хотела меня подставить, она бы, конечно, сейчас ничего мне не сказала.

Я смотрю ей вслед и не могу отделаться от мысли, что маленький рост, неказистая внешность и располагающий певучий голос настолько часто скрывают под собой гремучую смесь железной хватки и тайных плотских желаний, что поневоле задаешься вопросом, почему так происходит. Если верить бывшим коллегам Зинаиды Максимовны, своих трех сыновей она в детстве держала в ежовых рукавицах и нередко лупила их ремнем, а на работе в то же самое время крутила роман с каким-то местным красавцем-мужчиной, за которым бегали еще очень многие институтские леди, но ей удавалось настолько опережать в данном вопросе своих конкуренток, что несколько женщин с другой кафедры даже собирались ее за это подкараулить и избить. Подумать только, что в советском институте могли кипеть такие поистине шекспировские страсти! «Ладно, – спохватываюсь я, – хватит глазеть! Если сказали – торопиться, значит, это мы и будем делать».

* * *

Я выхожу на улицу, чертыхаясь про себя в предвкушении бессонной ночи. Довольно резво топаю до остановки, сажусь в полупустой троллейбус и, комфортно расположившись в одиночку на заднем сиденье, по какой-то причине вновь вспоминаю о Шекспире. Шекспир – это, конечно, как сказал бы посещавший Волго-Камск Максим Горький, «глыба», «матерый человечище». На самом деле многовековое вранье о нем не прекратилось до наших дней и, я думаю, не прекратится уже никогда. А всё потому, что были и есть, как целомудренно говорят в таких случаях, «грёбаные» искусствоведы, которые защитили свои диссертации по его биографии, выдуманной ими самими. И этих светил науки не смущало, что у купца Шекспира собственные дети почему-то были неграмотными… Во всем мире существуют общепризнанные методы определения авторства текстов – по количеству используемых слов, особенностям выстраивания фраз и тому подобным вещам. Криптографы, работавшие не где-нибудь, а в самом Агентстве национальной безопасности США, с почти стопроцентной вероятностью установили, что за псевдонимом «Шекспир» прятался сэр Фрэнсис Бэкон, философ и по совместительству лорд-канцлер Англии. Только у него словарный запас текстов равнялся тридцати трем тысячам (у нашего Александра Сергеевича он тянул лишь на двадцать тысяч), а в первых изданиях «шекспировских» трагедий в витиеватых заглавных буквах различимо имя «Фрэнсис». Но сейчас, трясясь на ухабах дороги, считаюшейся одной из главных трасс города, я вспоминаю Шекспира-Бэкона отнюдь не из-за того, что он был крупнейшим драматургом и мыслителем своего времени. Я вспоминаю его потому, что одновременно он был еще и крупнейшим взяточником. Его даже хотели посадить, и лишь почти чудо спасло его от тюрьмы. Шекспир-Бэкон был философом – и я философ. Он был хорошим знатоком человеческих душ, что заметно в его сочинениях – и я неплохой, иначе я бы уже давно провалился на своей работе, как это произошло со многими другими моими сослуживцами. Наконец, он был великим взяточником – и я взяточник, хоть и не великий. Но кому из нас не хотелось бы сравняться с Шекспиром, не правда ли?…

ДЕНЬ ТРЕТИЙ: 20 МАЯ 2009 ГОДА, СРЕДА