Сестра

Когда слепым октябрьским утром она позвонила и, матерясь, захлёбываясь соплями, попросила встретить её на вокзале и сразу отвезти в деревню отца, я сначала взбесился – отчего опять эта упёртость, и почему Зоя не хочет заглянуть домой. Я приготовился отчитать её сразу на вокзале, после встречи, но она вцепилась в меня с разбегу и так отчаянно заревела, что я забыл. Позже, уже в машине, она невнятно пыталась объяснять. Последнее время сестра редко общалась с отцом. Когда не смогла до него дозвониться – раз, другой, третий – вспомнила, что когда-то ей приходило смс от женщины, с которой он проживал. Зоя перетрясла все переписки и нашла это смс, и номер. Был поздний вечер. Набрала. Сказали, что отца нет уже месяц, остановилось сердце. На вопрос, почему ей не сообщили, женщина ответила, что могила на местном кладбище, в конце справа.

Подъезжая к кладбищу, я одной рукой вел машину по грязи, второй грел Зоины ладони. Вдруг она сжала мне руку так, будто хотела выдавить кости, и со вздохом, резко закинула голову назад. Я испугался, машина дёрнулась. Стал теребить сестру, пытаясь сообразить, как оказать первую помощь при обмороке или бог знает чём. Она повернулась и посмотрела так, что я сам едва не заплакал. Но было нельзя.

На обратном пути мы тихо разговаривали. Увидев смерть, так сильно хотелось вспоминать о жизни! Детство, домашние будни и вылазки из них, привычки, события… Но в каждом слове, в каждой мысли у Зои был отец.

– Знаешь, мне не хватило любви и тепла, хоть я и старалась доказать себе обратное, сравнить с другими детьми и цыкнуть самой себе – вот видишь, разницы нет!.. Он жил далеко и общались мы редко. Я даже не знаю, чувствовал ли он что-нибудь, когда думал обо мне. И думал ли. Но он существовал – и мне было спокойно. А сейчас – как будто я оказалась без земли под ногами, и мне не за что ухватиться, не за что удержаться, чтобы не одуреть от этой боли…

Я довёз сестру до дома. На следующее утро она уехала.

Зоя больше не появлялась. О её жизни я вполне подробно узнавал из телефонных разговоров, часть из которых (самую малую и положительную) был вынужден передавать матери, ибо с ней Зоя созванивалась только по утрам после праздников. Их телефонные разговоры всегда можно было узнать издалека. Они отличались от всех остальных. Начинались сухим приветственным бульканьем сквозь зубы, далее – душевные пожелания здоровья и счастья, потом – сентиментальные слёзы, после чего – «что ты за человек», «как так можно жить», «эгоистка!»… На другом конце провода тем временем так же, не церемонясь, подбирали интонации и фразы. Ну а затем – кем-то из двоих брошенная трубка. Я шёл успокаивать мать, благо на это не требовалось много усилий, и уже минуты через три внимание переводилось на не так положенные мною в стирку труселя или носки.

Близилось новое лето. Но ещё сильнее ожидания тепла, которое я всегда любил, – было ожидание доставки особенной машины в наш гараж. Кадиллак шестьдесят второй серии, 1959 года выпуска, не ушатанный и не заплёванный, полностью в заводской комплектации и краске. По крайней мере, так утверждали поставщики. Накануне дня икс я размышлял, как сообщить своему компаньону по бизнесу о том, что хочу оставить эту машину себе и готов заплатить столько, сколько он скажет, лишь бы не выставлять её на продажу. В каком же шоке я был, когда после обеда он позвонил мне и озвучил то же самое. Мы, два друга, должны были как-то поделить между собой машину, которую ещё даже не видели. Быть хорошим и великодушным и уступить; рассказать ему о своих мыслях и решить дело как-нибудь по-мужски; поставить его перед моим решением бороться за свой выбор; позвонить поставщикам и попробовать перекупить её по-тихому… Эти и ещё бог знает какие варианты стучали в моей голове, которая, как мне казалось, вот-вот изрыгнет из себя мозг и всё прочее содержимое, и я уже не доживу до утра, если не сниму напряжение. Снимать напряжение я умел только одним способом, поэтому, наспех напялив ветровку и кеды, выхватил такси и приказал везти меня в кабак.