Сестра

Яков Иваныч, вытолкав Сашку за дверь, казалось, забывал о нем. Делал вид, будто даже не слышит выстрелов. Он брал книгу, надевал очки и ложился на пол, на шинель. Читал он сосредоточенно, даже торжественно, и все время шевелил губами, как читают люди, научившиеся читать взрослыми.

И Сашке мало–помалу становилось скучно. С тоской оглядывался он по сторонам и зяб. Раскаяние мучило его.

Держа наган в опущенной левой руке, он подымался на крыльцо. Старательно отряхивал еловой веточкой снег с сапог. Потом входил, весь в облаке морозного пара, надув губы, с виноватыми глазами.

Яков Иваныч продолжал читать, даже не взглянув на него. Сашка в нерешительности переступал с ноги на ногу. Потом наклонялся и осторожно клал наган на пол, рядом с шинелью Якова Иваныча.

— Яков Иваныч!..

Яков Иваныч даже не поворачивал головы. И наша жизнь шла по–старому — в полном повиновении Якову Иванычу.

3

С Валерьяном Сергеичем Кудрявцевым, только что приехавшим из Москвы, Сашка познакомился в исполкоме и повел его к нам.

Было это в середине зимы, когда появились самые первые слухи о приближении фронта.

Помню, увидел я через окно — входит к нам на двор незнакомый человек в рыжих крагах, а рядом с ним идет Сашка, тащит тяжелый чемодан и хохочет.

Сашка был вообще смешлив, но тут он уже находился в состоянии полного изнеможения от смеха. Человек в крагах скажет ему два–три слова с самым серьезным видам, а Сашка роняет чемодан в снег и падает, трясясь и задыхаясь.

Когда они ввалились в сени, Сашка был уже без голоса — только хрип и бульканье вырывались из его рта.

Я сразу почувствовал, что все это не понравится Якову Иванычу, и был прав. Яков Иваныч терпеть не мог Сашкиной хохотливости. Раз Сашка смеется — значит, вздор.

Яков Иваныч сидел на корточках перед печуркой и разжигал трубку, спокойно держа двумя пальцами раскаленный уголек. Он не обжигался — такая грубая от долголетней работы была у него на руках кожа.

Когда в комнату вошли Кудрявцев с Сашкой, он даже не приподнялся, а только бросил уголек, снял очки, повернул голову и посмотрел на них щурясь.

Сашка разом остыл. Глаза его стали круглыми от испуга, губы вытянулись, одни только плечи продолжали подскакивать — задушенный смех все еще тряс его изнутри.

Кудрявцев, напротив, нисколько не был смущен. Сразу поняв, что Яков Иваныч человек серьезный, он бросил на Сашку укоризненный, неодобрительный взгляд. Смотря на Якова Иваныча ясными серыми глазами, он объяснил, что приехал в город с поручением организовать артиллерийскую школу. Он, конечно, понимает, что, поселившись в нашей комнате, он стеснит и себя и нас. Он извинился — его ввели в заблуждение, но он найдет где устроиться.

Однако он ушел не сразу, а добродушно и просто подсел к печке. Росту он был среднего, ладный, подтянутый, но с холодком в глазах, с вялыми и влажными губами.

Открыв свой чемодан, он дал каждому из нас по картофельной котлете и, жуя, рассказал о белогвардейском заговоре, который только что был ликвидирован в Москве. Яков Иваныч уже слышал об этом заговоре, но не знал подробностей и стал расспрашивать Кудрявцева. Кудрявцев на все отвечал обстоятельно и разумно, скромно, но со знанием дела, и Яков Иваныч вполне с ним примирился.

Сашка потащил чемодан Кудрявцева обратно в исполком. Через окно я увидел, как, выйдя во двор, Кудрявцев сказал Сашке что–то такое, от чего Сашка снова затрясся и, хохоча, уронил чемодан в снег.

4

Сашка называл нашу соседку Галину Петровну «шлюха на покое» и с хохотом уверял, будто она подала в совнарком заявление с просьбой выдать ей пенсию за выслугу лет.

Яков Иваныч терпеть не мог таких шуток, но Галину Петровну и сам не любил.

Не за то, что у нее была слава былой распутницы — невнятная слава, волновавшая городок. Яков Иваныч невзлюбил ее с осени, с первого дня своего приезда в город, когда он единственный раз побывал у нее наверху. Он увидел фарфоровые яйца, рамочки, карточки, двух Крючковых, чернильницу из снаряда, и все ему не понравилось.

— От нее несет офицерщиной, как псиной, — говорил он.

Ко всему офицерскому Яков Иваныч испытывал ненависть, презрение и брезгливость.

Но с Валерьяном Сергеичем Кудрявцевым иногда разговаривал, хотя Валерьян Сергеич был прежде офицером.

Якову Иванычу нравилось, что Кудрявцев рассказывает о своем прошлом с подкупающей откровенностью. Другой постарался бы скрыть такое прошлое: офицер, после революции связавшийся с левыми эсерами, — об этом безопаснее было бы молчать. А Кудрявцев откровенно признавался, что порвал с эсеровской организацией только после убийства Мирбаха. Но порвал навсегда. С тех пор он работает в Красной Армии на различных, довольно ответственных должностях.

В исполкоме и в военном комиссариате Валерьяна Сергеича приняли хорошо. Мандаты, представленные им, были в порядке. В Москве ему, видимо, доверяли люди, сомневаться в которых было невозможно. Да и человек он оказался простой и свойский.

Для артиллерийской школы он получил большой бревенчатый купеческий дом на Дворянской улице.