Сестра Груня

— Добре, добре,— согласно подтверждают за столом. И вновь в один голос начали ей что-то втолковывать.

Рядом сидит Петрана, глаз не спускает с гостьи из России. Груня и сама не знает, отчего так, но вдруг она начала улавливать значение непонятных слов. Будто знала их раньше и забыла, а вот теперь вспомнила наконец.

— Разбираш ли ме? — допытывалась хозяйка, которая пыталась объяснить, как жилось им под властью турок.

— Разбирам, разбирам, — уверяла по-болгарски Груня. — Аз разбирам.

Оно и не сложно было разобрать. Скажут «турчин», и на лице ужас и ненависть, сразу понятно — про турок разговор. Скажут «русин», «рускиня», «дядо Ваньо» — и на лице улыбка. Как же этого не разобрать! А слово «аз» слышала ещё в Петергофском госпитале от Недялки — что значит «я».

«Сгинуло лихо? Сгинуло! Дядо Ваньо пришёл! Свобода!» — нужен ли здесь перевод? Только вслушивайся. Настраивайся сердцем и умом, чтобы услышать. И Груня трепетно вслушивается, впитывает смысл слов, их звучание и вознаграждается за это. Как старые знакомцы предстают перед ней болгарские слова, только в непривычной для них одежде. Даже странно, как можно было их не узнать с самого начала.

— Разбирам! Разбирам! — восклицает она, счастливая тем, что почти всё понимает. И как после встречи с учительницей из Севска, с тёткой Устиньей, Добрым человеком, подумала: «Господи, какие же хорошие люди! Век бы не расставалась с ними!»

А всех милее ей девочка Петрана. Ласковая и добрая, совсем как младшая сестрёнка Анюта. Но внешне такие непохожие: Анюта голубоглазая, беленькая, как ромашка, и спокойная, а Петрана быстрая, в глазах огоньки горят. Только улыбаются обе девочки одинаково ласково. Все цветы алые, все дети милые, и русские и болгарские.

Вынула своё драгоценное зеркальце, Егоров подарок, и отдала Петране. На долгую память.

Быстро пролетело время в гостях, пора в путь. И так позволили себе поблажку, почти час гостевали. Придётся нагонять время в дороге.

Опять у дома собрался народ. К Груне подошла старушка в чёрном платке и быстро что-то проговорила. Понятными были лишь слова: «Добре госпожице». Зато без слов всё было ясно, когда старушка погладила её по лицу и поцеловала в румяную щёку.

Подвода тронулась.

— Спасибо! Живите долго и счастливо! — громко крикнула на прощанье Вера.

Её слова подхватили мальчишки и, прыгая, повторяли на все лады:

— Живите долго и счастливо! Долго! Счастливо! — И бежали вслед до края посёлка, поднимая облака пыли.

РУССКИЕ СОЛДАТЫ

Чем ближе к Горному Дубняку, тем оживлённей становилось на дороге движенье. На сильных конях проскакал отряд кавалеристов. Лишь пыль взвилась над дорогой. Медленно двигалась артиллерия. Пушки на дубовых колёсах, обитых железом, на стволах ярко выделяются клейма — в них город Санкт-Петербург. Вот откуда прикатили!

Из-за поворота вышли солдаты в тёмных мундирах и тёмных фуражках. За спиной тяжело нагруженные ранцы, на плече ружьё. Вид усталый: много вёрст отшагали. Впереди офицер с длинной саблей. Он вдруг скомандовал:

— Запевай!

Запевала, лихо сдвинув на затылок фуражку, начал с ходу:

Было дело под Полтавой,

Дело славное, друзья,

Мы дрались тогда со шведом

Под знамёнами Петра.

Все подхватили, мигом приободрившись, любимую солдатскую песню. Тимофеич остановил повозку и хотя негромко, но с азартом начал выговаривать знакомые с давних времён слова про Петра Первого:

Сам командовал полками,

Сам он пушки заряжал.

На лице Тимофеича мелькнула улыбка. Вспомнился вдруг случай со знакомым солдатом-артиллеристом. Тоже дело было славное, только не под Полтавой, а под Плевной. Не выдержал, стал рассказывать своим попутчицам, как в бою оказался артиллерист один перед турками со своей пушкой. Другой человек на его месте оробел бы, а он — куда там! Головы не потерял. Сам себе подавал команды, сам подносил снаряды, сам пушку заряжал. И всё у него выходило ловко, как-то весело. Держался наш бравый артиллерист, пока не стало чем отбиваться. Тогда только покинул вал.

— Чем не герой? Герой! — похвалил Тимофеич отчаянного храбреца и повторил с удовольствием слова из солдатской песни: — «Сам он пушку заряжал!»

Он не сердито прикрикнул на лошадей. Те побежали трусцой, а он пустился в рассужденья.

— Вот ты интересовалась, — обернулся он к Вере, — страшно ли в бою? Конечно, страшно. Но надо! И ты идёшь. А случиться всякое может, опять же надо надеяться, что тебе не дадут пропасть, коль что случится. Сам погибай, а товарища выручай — по такой заповеди и живём здесь. Расскажу я, коль охота слушать, ещё про один случай, летом, как раз было в горах, возле Бобровского ущелья. Отрядили наши разъезд наблюдать за турецкими постами. Ровным счётом выехало двенадцать человек. Ехали-ехали и очутились у пропасти. Повернули назад — а там засада! Турки стоят, поджидают. Картина сложилась отчаянная. Куда податься?.. «Марш! Марш! Коням шпоры!» — скомандовал унтер-офицер. Крепкие кони мигом перелетели через пропасть. Ускользнули от засады, вырвались! Вырвались — да не все! Одного солдата не досчитались.