Сестра Груня

Груня счастливо улыбается. Повезло ей безмерно — встретила любимого брата. Сразу все трудности забылись, будто мир сошёл на землю, — так светло, так радостно.

— Теперь бы хоть одним глазком на мамушку с отцом поглядеть, — помечтал Егор. — По нашему двору походить. Дорого б отдал за это.

— А помнишь, ты мне кувшинку над омутом сорвал? Я тогда перепугалась, утонуть бы мог, — вспомнилось почему-то Груне.

— Не забыла? — обрадовался брат.

— Разве хорошее забывается? Ты для всех был добрым. К тебе за правдой шли.

Ей не хотелось говорить о предстоящих боях. Сейчас для неё и для Егора дороже всего воспоминания о родном доме. Милая Матрёновка, мамушка с отцом, детство — всего несколькими словами перебросились Егор с Груней, а будто солнце проглянуло во тьме, будто к роднику с живой водой припали.

— Вставать! — раздалась команда. — В ружьё!

— Ты побереги себя, Грунюшка, побереги! — крикнул на прощанье Егор и побежал догонять своих товарищей.

А Груня, как это и предписывалось, последовала за отрядом. С ней неотлучно подруга Вера и ставший им близким ездовой Тимофеич, который вёл под уздцы лошадь.

Подойдя к горе Караджа, отряд остановился. Дальше двигаться невозможно. Пришлось расчищать заваленную снегом тропу. Не хватало лопат — расчищали руками, утаптывали, ложились на снег и перекатывались по нему с боку на бок.

Так продолжалось три версты. Наконец расчистили тропу. Вновь двинулись в путь, по самому краю пропасти.

— А-а-а-а! — раздался вдруг отчаянный вскрик.

Кричала Груня.

— Что? Что стряслось? — всполошились солдаты.

— Тимофеич! Тимофеич! — в ужасе проговорила Груня. — В пропасть упал. — И со слезами в голосе торопливо рассказывала: — Гляжу: только что был и нет его. На глазах поскользнулся и полетел вниз. Вот здесь, — показывала она рукой на то место, где случилось несчастье. — Прямо на глазах, — повторяла она. — Здесь!

Над пропастью сгрудились солдаты, глядели, рассуждали, как спуститься, поискать ездового.

Вдруг кто-то воскликнул:

— Братцы! Глядите! Вон он лежит! Может, живой?

Заметили ездового и другие солдаты, начали звать его:

— Тимофеич! Откликнись, ты живой?

Снизу послышался стон и слабый возглас:

— Помогите, братцы! Живой!

Пригляделись — лежит на спине, не на глыбах камней, а между небом и землёй, будто на огромных жёстких ладонях. Это деревья откуда-то сбоку протянули над пропастью свои густые ветви и прочно переплелись. На ветви-ладони и свалился Тимофеич.

— Держись, браток, не робей! — подбадривали его сверху. — Сейчас мы тебя вызволим из плена!

В обозе моментально отыскали длинные верёвки, опустили их вниз Тимофеичу. Он тут же обвязался покрепче и вцепился руками в прочную верёвку.

— Давай! Давай! — раздалась команда, и бедолагу ездового подняли наверх.

На площадке вокруг него сбились люди. Слышались радостные возгласы:

— Счастлив же ты, Тимофеич! И в пропасти не пропал! Небось, изрядно перетрухнул?

— А то нет, что ли? — отвечал бледный Тимофеич. — Главное, вишь, детей жалко и жену, сильно б горевали. Спасибо, братцы, — сказал он осипшим от пережитого голосом и поклонился всем до земли.

Он взял терпеливо дожидавшуюся его лошадь под уздцы и повёл её. Надо догонять передовые части, а то и так из-за него люди замешкались, будь она неладна, эта пропасть!

Третий день движется отряд Скобелева. Последний привал в горах, и на рассвете начался спуск в Казанлыкскую долину. Спустились незамеченными, осмотрелись — будто в ловушку попали: перед ними турецкие укрепления, за спиной — отвесные скалы. Предстояла битва насмерть.

Густой туман окутывал долину. Под его прикрытием началось наступление на турецкие редуты. Впереди 63-й пехотный Угличский полк с болгарскими ополченцами и горная батарея из восьми орудий. Полк наступал с распущенными знамёнами. Туман развеялся. Турки сразу заметили русских, открыли по ним сильный артиллерийский и ружейный огонь. В рядах наступавших возникло замешательство. Кто-то побежал назад, кто-то припал к земле, не решаясь поднять головы, кто-то пытался укрыться от огня за деревьями.

— Алла! Алла! — кричали турки.

Русские продолжали лежать под всё усиливающимся огнём, не в силах возобновить атаку. Поражение казалось неминуемым, турки предвкушали лёгкую победу.

— Алла! Алла!

И тогда командир полка Панютин выхватил у знамёнщика боевое знамя и ринулся вперёд.

— За мной, братцы! Смелее! Ура!

Барабанщик Бартелев — о нём потом напишут в книге подвигов — поднялся во весь рост.

— Ребята! — крикнул он. — Мы присягали. Неужто теперь откажемся? Вперёд! Ура!

И забил наступление.

— Ура-а-а! — подхватили дружно солдаты и ополченцы и бросились в атаку. Уже ничто теперь не могло остановить их.

И тут вновь увидела Груня художника Верещагина. Он сидел на своём раскладном табурете и спокойно рисовал под огнём.

Но вот через горы перевалила кавалерия. Началась новая атака Угличского полка. Верещагин не выдержал, вскочил на коня и помчался вместе с кавалеристами туда, где развернулась самая жаркая схватка.

— Аман! Аман! — послышалось вокруг — турки запросили пощады, поднимая руки вверх. И вскоре Вессель-паша выкинул белый флаг.