Сестра Марина

— Сестра Бельская, — раздается в наступившей тишине голос старшего доктора, — прошу вас принять на себя в начальство над бараком. Вы ничего не имеете против этого назначения, Ольга Павловна?

— Разумеется! Я могу только благодарить вас за выбор, — получился со стороны сестры-начальницы твердый ответ.

— Спасибо, что не забыли, Александр Александрович, — и Бельская крупными шагами подошла к Аврельскому и стала подле него.

— Сестра Клементьева! Могу я вас просить в помощницы сестре Бельской?

Смуглое лицо и цыганские глаза Клементьевой вспыхнули, как порох.

— Благодарю!

— Сестра Юматова, вы ничего не имеете?

— О!

Это «о» срывается так искренно и сильно, что невольно вызывает светлую улыбку на лица присутствующих.

— Сестра Кононова, вы?

— Ах, ты, Господи! Да я душой и телом… Чем отблагодарить не знаю… Ей Богу, одолжили, доктор!

— Сестра Вербина!

Нюта вспыхивает, потом бледнеет и опять, вспыхнув, заливается густым алым румянцем, румянцем нежданной и огромной радости. Полно, не ослышалась ли она? Возможно ли такое счастье, ей, молодой, «вчерашней» еще сестре, такой неопытной, еще незакаленной, как они все, в жестокой жизненной битве!

Глаза всех присутствующих обращены на нее.

— Счастливица, счастливица! — слышится вокруг нее придушенный шепот.

Она идет, не слыша ног под собою, сияя счастливой улыбкой, огнем детски-ясных ликующих глаз.

— Я постараюсь оправдать ваше доверие, доктор; возьмите мои силы, жизнь… Я так счастлива… — беззвучно произносят ее губы, а сердце то бьется, то замирает в груди. Нюта до боли сжимает руку Юматовой, рванувшейся к пей навстречу.

— Сестра…

Доктор Аврельский останавливается на минуту, обегает взором толпу сестер, с мучительным ожиданием вперивших в него взоры.

— Меня! Меня! Назовите меня! Во имя Бога, меня! — казалось, говорит каждая из них.

Из толпы выбегает Розочка.

Лицо ее красно, как кумач, глаза полны мольбы, губы дрожат, трепещут, и вся она трепещет, исполненная неудержимого стремления идти на подвиг, роковой, страшный, жуткий.

— Доктор, — вне себя лепечет она, с мольбою простирая к нему руки, — назначьте меня, умоляю… Если я плохая работница на ваш взгляд, я всегда сильна, весела, вынослива, жизнерадостна, я буду подкреплять всех шутками и веселым своим видом и утешать и поддерживать в тяжелые минуты. Я буду нечто вроде эфира, морфия, камфары для вашего барака… Голубчик, миленький, ради Бога!.. Или я умру, как Бог свят, умру с тоски и горя!

На минуту легкое колебание отразилось на лице старшего врача.

Он сурово-строго взглянул на Катю.

— А суетиться не будете?

— Нет…

— А шалить?

— Нет… Ей Богу же нет… Голубчик…

— А слушаться меня и доктора Ярменко будете?

— Нет! Не буду! Ей Богу же нет! Честное слово, нет.

— Что-о-о-о?!!

Ha желчном, нервном лице Аврельского отразился ужас.

Сестры прыснули от смеха, несмотря на торжественность минуты.

— Розочка, Катя! Что ты говоришь?

Тут только Розанова сообразила, что она ответила невпопад.

— Ах, ну вот! Теперь все пропало! — с искренним отчаянием вырвалось у девочки-сестры, понявшей свою ошибку.

Неуловимая улыбка пробежала по губам Аврельского и утонула в глазах его за стеклами очков.

Он ласково взглянул на смущенно поникшую перед ним худенькую фигурку.

— Ну, Бог с вами! Ступайте и вы! — тихо проронил он, окинув глазами Катю.

Ta, с трудом сдерживая радостный крик, рванулась, к группе, из которой ей улыбались радостные лица Нюты, Бельской, Кононовой и печально кроткое личико ее Лели.

* * *

— Счастливицы, избранные! Счастливицы! — неслось следом за ними, когда они выходили все шестеро, спеша по своим уголкам сделать последние распоряжения, собрать белье, самые необходимые вещи и написать письма родным на всякий случай.

Ради этого «случая», то есть смерти, могущей унести их каждую минуту из зараженного барака, они и отговели наскоро, в общинной церкви, исповедавшись и приобщившись за ранней обедней, и нежно простились с общиной, с сестрами и начальством. Потом, забрав свои немудреные пожитки, прошли в барак, где им предстояло пробыть долгое время, а может быть, и не выйти оттуда живыми никогда…

II когда тяжелая дверь холерного помещения, выходящая в сад, захлопнулась за ними, Розочка конвульсивно сжала руку Нюты и шепнула ей дрогнувшим голоском:

— Точно могила, правда?

— Могила… да… но за нею с завтрашнего дня открывается новая жизнь, еще полнее и ярче своим трудом для тех, кому мы будем необходимы, как воздух, Катя!

Розанова с удивлением взглянула на свою приятельницу. В застенчивом обычно тихом личике Нюты теперь было что-то новое, твердое, как бы состарившее окончательно преобразившее это, еще недавно такое юное детское лицо.

Полное презрение к опасности и смерти было написано на нем.

ГЛАВА XXIV

Первая санитарная карета привезла в бараки корчившуюся в судорогах девочку из шляпочного магазина, подобранную на мостовой. Она наелась гнилых яблок, запила их сырой водою и теперь хрипло и дико вскрикивала, в приступах болей.

Никакие усилия докторов и сестер не могли спасти несчастную: болезнь была захвачена слишком поздно, и девочка умерла.