Сестра милосердия

Грозно выпрямившись, Шмидт уселась посреди комнаты на посылочном ящике.

— Вы вышли замуж, моя дорогая? — спросила она, поджав губы и не глядя в сторону Воинова. Он был одет, но смог только слегка приподняться на постели и сразу без сил упал на подушки.

Элеонора покачала головой.

— В таком случае это неприлично…

— Не льстите мне! — засмеялся Воинов, и Элеонора испугалась, что Елизавета Ксаверьевна сейчас обидится и уйдет, но старая дева вдруг издала сухой резкий смешок и посмотрела на них совсем другим взглядом.

— Вы хотите, чтобы я напечатала рукопись?

— Что вы, на это мы не смели надеяться, вы и так нарасхват! Мы хотели только попросить, чтобы вы поспрашивали в издательстве, если это удобно…

Елизавета Ксаверьевна жестом приказала Элеоноре замолчать.

— Возьмусь сама!

Она пролистала тетрадки, оценивая объем и примеряясь к почерку, бросила их в сумку и ушла, не тратясь на светские любезности.

Пока Элеонора провожала старую деву, та отругала ее за пассивность. Мол, нужно обязательно пригласить доктора, лучше всего профессора, и она может посодействовать благодаря своему положению в издательстве. Элеонора сдержанно поблагодарила.

Константин Георгиевич спешил, диктовал ей по несколько часов подряд и злился, когда Элеонора отвлекалась на хозяйственные дела. И такова была внутренняя сила этого человека, что она забывалась и, колотя по клавишам вслед его низкому глуховатому голосу, чувствовала себя почти счастливой. В эти минуты она не думала о том, что Воинов скоро покинет ее.

Но наступало время ухаживать за ним, Элеонора вставала из-за машинки, и чары рассеивались, снова наваливалась свинцовая безнадежность.

Сердце наполнялось тупой болью, такой мучительной, что Элеонора не сразу заметила, как Константин Георгиевич стыдится ее, и то, что ей приходится видеть его немощь, причиняет ему худшие страдания, чем физическая боль.

Это было неправильно, и Элеонора решилась:

— Константин Георгиевич, милый, ведь все могло быть наоборот! — воскликнула она. — Я могла бы тяжело заболеть, а вам бы пришлось ухаживать за мной. Неужели вы допускаете, что я могла бы подозревать вас в недостойных мыслях и стыдиться вашей заботы?

Воинов усмехнулся:

— Очень сложная конструкция.

— Вы прекрасно все поняли, не притворяйтесь!

— Нет, я не хочу об этом думать! Видеть вас такой больной — нет, ни за что! Я бы не выдержал! Тьфу-тьфу, не дай бог! Нет, определенно хорошо, что так, а не наоборот!

Заметив, что он взволнован, Элеонора хотела отступиться, но по какому-то наитию, словно ей подсказали, продолжала:

— И вы бы, разумеется, так же дали мне спокойно умереть? Что-то не верится! Да вы бы ад на рога поставили, привели бы всех известных вам докторов, а если бы я стала сопротивляться, вы не послушали бы меня, не щадили бы моих чувств, верно?

— Верно, не щадил, — нехотя буркнул Воинов.

— Так почему вы не позволяете мне заботиться о вас? Константин Георгиевич, я не знаю, как сказать… Наверное, вы были правы в своем смирении, когда были один. Но теперь я с вами. Я помогу вам.

Константин Георгиевич долго молчал. Взял папиросу, помял ее в пальцах и отложил. Раньше он любил курить, но теперь ему становилось дурно от первой же затяжки.

— Это действительно так важно для вас? — спросил он глухо. — Тогда пригласите кого-нибудь. Надеюсь, когда он скажет вам то же, что и я, вы успокоитесь и не будете больше меня мучить.

Было уже довольно поздно, но Элеонора побежала за доктором. И так уже много времени потеряно, почти двое суток.

Единственным врачом, которого она могла запросто побеспокоить в девятом часу, был Калинин. Он не считался особенно талантливым, но Элеонора доверяла ему. Кроме того, ей казалось, что свойская манера Николая Владимировича придется Воинову больше по душе, чем напыщенная академичность профессоров.

Ей повезло, Калинин еще не ушел со службы, был абсолютно трезв и сразу согласился пойти. По дороге она ввела его в курс дела.

Пока шел осмотр, Элеонора дожидалась в кухне. Соседках тоже была там, как всегда, курила, пила кофе и играла в карты сама с собой.

Зажав мундштук зубами, она с шиком перетасовала потрепанную колоду, разложила и долго вглядывалась в нее, барабаня пальцами по столу.

— Слушайте, поправится ваш возлюбленный, — сказала она с каким-то удивлением, — карты не врут, а этот пасьянс никогда не сходится, а сейчас вдруг сложился.

— Спасибо, — тихо ответила Элеонора, на минуту поверив, будто карты действительно обладают способностью заглянуть в будущее.

Наконец в дверях показался Калинин и махнул рукой, приглашая ее в комнату.

Она вгляделась, но физиономия доктора не выражала ничего, кроме обычного оптимизма.

— О, Львова, представляю, как ты намучилась! — засмеялся Калинин. — Доктора вообще самые несносные пациенты, а Константин Георгиевич это что-то особенное! Просто мракобес!

Самое странное, что мракобес лежал с безмятежной улыбкой, ей показалось, будто после общения с Николаем Владимировичем он даже немножко поздоровел.

— Короче, Львова, в связи с анамнезом, отягощенным медицинским образованием, все разговоры будем вести с тобой.

— Хорошо.