Сестра милосердия

— Да уж… — при одном упоминании о холоде её трясло.

— Чуть пополнела…

— Накачалась.

Напились крепкого чая с мёдом — пасек в горах было предостаточно, наговорились.

Наташа сказала: — Лиана, ты знаешь, мне что-то не по себе. Чувствую, то ли крыша едет, то ли что ещё. Не знаю, сколько выдержу…

— Что ты, Натулечка! Ты же у нас самая-самая… Ты пример, как надо держать себя. Я вот тащила парня, а думаю: на фига я тащу? А тащила. Кричат: «Мурану плохо, надо сделать укол!» У меня пальцы растопырены. Ледышки.

Не могут ничего. И парень не может сумку открыть. И я подумала: «Пусть нас заморозят, как Карбышева… Но мы всё равно не сдадимся. Так и останемся ледяными столбами грузин пугать».

— Ты права… А когда через день Лиана сказала: «Мне надо к своим…» — Наташа попросила её: «Останься! У меня Лялька ушла…»

— А кому я оставлю своих ребят? Они ведь ждут…

— Я понимаю, понимаю, прости…

— У тебя есть друг, — Лиана намекнула на Воронежа.

Теперь за Наташей тенью ходил Воронеж, боясь, как бы с ней ничего не случилось. А та не знала, отвадить «ходячий хвост», чтобы не вызывать лишних разговоров, или плюнуть на всё и уже не прогонять от себя мужчин?

8

Лиана могла задержаться на Камане, заняться своими ранеными, которых вынесли с Ахбюка, дождаться, пока соберутся домой спустившиеся с ней с горы парни, но её гнало в батальон. Быть может, распекало чувство вины, что бросила одного раненого на Ахбюке, что сломя голову убежала. Быть может, потому, что потом на Ахбюке сгорел вертолёт с десантом. По чьей-то глупости бросили десант в пекло врага. И это тоже тенью лежало на ней… Ни свет ни заря она вышла с Камана. Дорога предстояла не короткая — в обход через Афон добираться до дач. Сначала ей повезло. С ранеными уходил «Урал», и её подвезли.

Она ехала и по привычке успокаивала ребят:

— Всё выдержим! Родненькие… И вы выздоровеете.

Потом пересела в подвернувшиеся на подъезде к Афону «Жигули». Видела разбросанные по обочинам кресла и говорила:

— Не хватает машин, чтобы раненых вывезти…

— Что ты сказала, что? — спросил длинноволосый, похожий на хиппи, водитель.

— А что, не видишь? Сколько покидали! От жадности — увезти не могли…

Длинноволосый поглядывал на матерчатый «лифчик» Лианы, на котором висели две гранаты, на сзади сидевшего второго волосатика-хиппи, перед носом которого маячило дуло автомата Лианы.

— Вы с Камана?

— Нет, с Ахбюка, — ответила медсестра.

— Шрому скоро возьмут? — Не знаю… Но возьмут.

«Хиппи» переглянулись:

— Хорошо б!

— А не хочет ли наша попутчица, — спросил водитель, — с молодыми людьми кофе попить?

— А мы кофе не пьём, не курим, и вообще мы не понтовые! — вспомнила дежурную фразу.

— А мы — понтовые!

— Останови машину! — сказала Лиана.

Повернулась к водителю, увидела на заднем сиденье навалом ковёр, видик, сервиз.

— Ещё чего!

— Говорю, высади, — сказала медсестра. — Я с другими поеду!

— С кеми это другими?..

— Кто не занимается вот этим, — глянула на заднее сиденье.

— А мы…

Лиана приоткрыла дверцу и хотела вылезть на ходу, но в следующее мгновение почувствовала, как её шею обхватили рукой, — она затылком упёрлась в дуло автомата, как сверкнуло в глазах от удара в лицо — сорвали с «лифчика» гранаты, как вытащили из машины — упала спиной на землю, как лягушкой растягивали за ноги — из последних сил отбивалась, как укусила что-то сальное — округу разорвал дикий крик, как с возгласом «Автомат заел!» потемнело в голове — её прикладом ударили по темени, как сквозь свист в ушах слышала: «Готова! Не фиг пулю тратить!» Не помнила, как пришла в себя, как трясло не то от шока, не то от озноба, как ныло тело, как тошнило, как, хватаясь за ветви, поднималась…

Её душило… Жизнь отдавала ради других, а другие… обошлись с нею, как с последней шлюхой… Но ведь и шлюху не бьют! Смотрела в темноту. Темнота не отвечала.

Смотрела в даль — её только обдавало прохладой… Смотрела и не верила, что такое возможно. Возможно с ней. С Лианой. С той, которую любой из их батальона готов носить на руках, а не то что бы вот так, по-скотски…

В душе творилось что-то невообразимое… В ней что-то ломалось… Она замерзала, и вместе с тем нет. Ей было не холоднее, чем тогда, на Ахбюке. У неё жгло между ног…

Если бы подонки оказались рядом, она разгрызла бы каждого на мелкие кусочки! Потрогала щёку — больно… Глаз — ноет. Шея… Ноги — их словно истолкли. Выломали…

Она не знала, куда ей ступить: на дорогу, чтобы идти, но тогда куда, или в кусты, чтобы спрятаться? Или, может, сразу к обрыву, чтобы одним махом покончить с собой… И одновременно с мерзким… Отвратительным… Она ступила вперёд. Ударилась обо что-то тяжёлое. Это был автомат. Но она не поняла. Натыкаясь на ветки, царапая лицо, цепляясь за колючки, не то шла, не то качалась… Потом упала в грязь. Лежала… По ней палкой постучала немая. Подняла, как мешок. Потащила во двор.

Плеснула в корыто воды. Бросила сарафан.

Лиана только тут начала осознавать, во что её превратили.

9

Несколько дней приходила она в себя у абхазки, которая потеряла дар речи, когда узнала о гибели трёх своих сыновей.