Сестра милосердия

Почти никого из блестящих кавалергардов и прекрасных дам, которых она встречала на прогулках в Царском Селе, не осталось среди живых.

Чудесный мир, в котором она готовилась жить, безжалостно уничтожен мрачной и грязной силой, вырвавшейся, кажется, из самого ада.

Эта сила принесла много горя, но пришло время, и она отступает. Россия возродится… Не сразу, нет. Предстоит много труда, но, одолев большевиков, они одолеют и все остальное – разруху, голод, болезни.

Она прислушалась. Тишина. Кажется, артиллерийская дуэль кончилась, значит, скоро наши войдут в город.

Ее вдруг испугала предстоящая встреча. Удастся ли отстоять ее раненых? Какое решение примут разгоряченные боем офицеры? Вдруг они, зная о чудовищной жестокости красных, тоже не склонны щадить их?

Ирония состоит в том, что ей придется защищать своих врагов, возможно, ценой собственной жизни. Странно, несправедливо, но другого пути нет.

– Спаситель мой, – прошептала она, – Ты положил душу свою, дабы спасти нас, Ты заповедал и нам полагать души свои за други наша и за ближних наша. Радостно иду я исполнить святую волю Твою и положить жизнь свою за царя и отечество. Вооружи мя крепостью и мужеством на одоление врагов наших и даруй мне умереть с твердой верой и надеждой вечной жизни в Царствии Твоем. Мати Божья, сохрани меня под покровом Твоим. Аминь. Господи сил, с нами буди, иного бо разве Тебе помощника в скорбех не имамы…

Эти с детства затверженные слова придали ей сил.

– И да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежит от лица Его ненавидящий Его, – закончила она в полный голос.

В переплете окна светила необычайно яркая, крупная луна. Диск ее был перекрещен ветками, обрамлен острыми зубьями осколков стекла, чудом удержавшихся в раме.

Казалось, это смотрит равнодушный дьявольский глаз.

Элеонора спустилась к своим подопечным. Все раненые были живы, хотя двое очень плохи.

Один из них метался в сильном жару, Элеонора положила ему на лоб смоченное в холодной воде полотенце.

Который теперь час? Далеко ли до рассвета? Впереди еще несколько часов неизвестности, ночью войска не будут входить в город.

– Думаю, до утра ничего не произойдет. Давайте попробуем поспать. Хотя бы уложим детей.

Вместе с несколькими молодыми женщинами они прошли в жилую часть дворца и принесли одеяла, подушки, все, что удалось найти.

Устроили детям что-то наподобие постели, и две дамы, по виду гувернантки, очень ловко уложили их. Элеонора раздала детям сухари из своего запаса.

Простые, но полезные дела всегда были для Элеоноры лучшим лекарством от тревожных размышлений.

Как только наступило затишье, все оживились, стали переговариваться, но Элеоноре не хотелось ни с кем сближаться. Она только вежливо улыбалась и, разобравшись с детьми, сразу вернулась к своим раненым.

Села в уголке, прислонилась к стене, почувствовав спиной ее холод, и погрузилась в воспоминания.

О чем хочется думать в эти тяжелые, может быть, последние часы жизни? Элеонора дала памяти полную волю, пусть сама найдет, что принесет ей успокоение.

Странно, но первым человеком, о котором она подумала, оказался доктор Воинов. Их первая совместная операция… Вот он обрабатывает руки и ободряюще улыбается ей.

Удивившись капризам своего подсознания, подсунувшего ей Константина Георгиевича в качестве последнего утешения, Элеонора все же не стала сопротивляться.

Она вспоминала свою фронтовую жизнь, и на душе действительно становилось спокойнее. В то время она жила праведно и ясно.

А когда она, заболев тифом, умирала на руках Воинова, ей было совсем не страшно. И теперь он будто рядом с ней, пришел поддержать в последний час.

В голове вдруг очень ярко возник один вечер. Они собрались в палатке докторов, топили буржуйку, и Элеонора, помнится, загляделась на пламя в прорезях дверцы. Корф хлопотал, готовил чай по какому-то претенциозному рецепту, Иван Демидович страдал без выпивки.

Разговор, как обычно, коснулся философских тем.

– Конечно, Бога нет, а человек – животное, – говорил Корф, – но та удивительная сила, которая заставляет его любить, молиться и жертвовать собой вопреки инстинкту самосохранения, эта сила и есть Бог.

Воинов улыбался ей, в неверном свете керосиновой лампы похожий на черта.

– Я предпочитаю думать, что Бог есть, – Константин Георгиевич подмигнул ей, – ибо, если его нет, мы об этом все равно никогда не узнаем.

– Слушайте вы, спорщики, – проворчал Демидыч, – сами таблетку пирамидона глотаете, и голова проходит. Разве не чудо? Чудо! А вы говорите: Бога нет!

Вспомнив этот глупый разговор, Элеонора тихонько засмеялась и почувствовала, что на душе стало спокойно. Она готова принять свою судьбу.

Перед рассветом она задремала, а проснулась от того, что все толкались, гомонили, смеялись.

– Все кончилось, в городе наши, – сказала пожилая женщина, по виду работница, и, взяв за руку девочку лет двенадцати, направилась к выходу.