Сестра моего сердца

Что касалось предложения для меня, то почти ничего не изменилось: мои почти-что-родственники ждали, когда его величество приедет из Америки. Компания, в которой он работал, переживала некий кризис, и он должен был заменить поврежденные чипы и вышедшие из строя материнские платы. Его родные уверяли нас, что как только он приедет в Индию, они тут же познакомятся с нами, а потом сообщат, понравилась ли я ему.

Но я совсем не спешила. Он мог отправляться на самом медленном корабле — мне было всё равно. И, как я уже говорила Судхе, они могли сколько угодно называть этот визит смотринами невесты, но я-то знала, что это будут и смотрины жениха. И если он мне не понравится, жизнью клянусь, они тоже узнают мое мнение о нем.

Ну а книжный магазин на самом деле продавали. Одна из компаний, занимающаяся торговлей книгами в Калькутте, предложила нам сделку. Хотя она и не была особо выгодна для нас — нам предлагали всего лишь половину той суммы, которую мы хотели получить, — моя мать приняла предложение. Я умоляла ее повременить, но посмотрев в ее глаза, окруженные темными кругами, я поняла, что она боится, что не доживет до следующего предложения.

Покупатель попросил провести инвентаризацию в магазине до передачи ему магазина, и я уговорила маму позволить мне помочь управляющему Бабу. Это был мой последний шанс увидеть место, с которым я связывала все свои мечты и которое вот-вот должно было стать чужим.

Но когда я пришла в магазин, то поняла, что это была не очень хорошая идея: там собрались все работники, чтобы попрощаться со мной. Они, называя меня Анджудидимони, что значит «маленькая сестра» или «сокровище», стали вспоминать, как я, еще маленькой девочкой с косичками, приходила в этот магазин с матерью. Они желали мне счастливого замужества, вытирая своими дхоти наворачивающиеся на глаза слезы, и, немного неловко, спрашивали о здоровье матери, которую они называли матушкой Рани-ма. Она была настоящей матерью для них все эти годы. Кто-то из них вспомнил, как она дала деньги на операцию на глазах для отца Джитена; как однажды, когда Палаш, упав, сломал ногу и пролежал дома два месяца, моя мать выплачивала ему всю зарплату, не сократив ее ни на пайсу[48]. А однажды, когда управляющий Бабу предложил отправить на пенсию старика Маниша, который уже почти ничего не видел, моя мать сказала, что не может уволить человека, отдавшего магазину более пятидесяти лет жизни. Слушая все эти истории, я поняла, чем занималась моя мать поздними вечерами, сидя за бухгалтерскими книгами, пытаясь наскрести хоть еще немного денег для всех этих людей, и мне стало стыдно за прошлые мысли о том, что я могла бы вести дела лучше, чем она.

Новый владелец захотел сменить название магазина, и в тот день снимали большую красно-желтую вывеску «Чаттерджи и сыновья. Лучшие книги», которая висела здесь больше семидесяти пяти лет. Я смотрела на рабочих, которые, путались в веревках и лестницах. Вдруг один из них выпустил из рук конец веревки, и вывеска с грохотом упала и раскололась надвое. Я пыталась сохранить спокойствие, глядя на всё это, как сделала бы моя мать. Вывеску всё равно бы отправили на склад и порубили на дрова. Но когда принесли новую вывеску, я больше не могла спокойно стоять и наблюдать. Взобравшись на стул, я начала яростно сбрасывать на пол книги с полок, на которых стояла научно-техническая литература — этот отдел я и раньше любила меньше всего.

Именно в этот момент в магазин вошел мужчина.

Он был очень элегантен: в традиционной курте с золотыми пуговицами — а это была большая редкость, так как большинство молодых людей носило облегающие штаны и яркие рубашки в стиле диско. Его очки в золотой оправе смотрелись немного старомодно и придавали ему умный вид. А когда он спросил, нет ли у нас книг Вирджинии Вулф, он окончательно завоевал мою симпатию.

Вирджиния Вулф стала одной из моих самых любимых писательниц с тех пор, как я случайно наткнулась на одну ее книжку. Это была красивая английская книга в кожаном переплете с интригующим названием «Своя комната». Когда я сунула нос в толстую книгу, я сразу почувствовала, что ее запах был совсем не похож на запах индийских книг, сладко пахнущих рисовым переплетным клеем. Мне показалось, что это запах далеких стран и новых мыслей. Этот аромат преследовал меня очень долго и означал то, чего я сильно желала, но для чего не находила слов.

Когда я показала эту книгу маме, она, взяв ее в руки, ничего не сказала. Затем добавила, что отец заказал ее за несколько месяцев до смерти. И разрешила мне забрать ее.