Сестра моя Боль

Когда у человека горе, горе огромное, неподъемное, ему лучше быть в каком-то незнакомом краю, иначе все предметы, вещи, даже сам воздух станут ему врагами и будут безжалостно напоминать об утрате. И лучше всего человеку быть тогда рядом с чужими людьми, не готовыми к участию, чтобы они не дали ему почувствовать всего значения его потери… В этом смысле некое место, куда привезли Обухова с Маргаритой, представлялось идеальным, хотя на самом-то деле место было препаршивейшее, чего там. Какой-то большой холл, слишком ярко освещенный, по которому беспорядочно были расставлены стулья, скамьи и какие-то офисные щегольские кресла – Руслан увидел мужчину, сидевшего в таком кресле, мужчина мучительно рыдал, мял руками лицо, как тесто, а кресло медленно вращалось вместе с ним… На это было невозможно смотреть. В одном углу был импровизированный медпункт, оттуда разило валерьянкой, нашатырем и еще какой-то дрянью. Люди тихо разговаривали друг с другом, то тут, то там слышались рыдания, и во всех углах разом видели высокую женщину. Она подходила к людям, трогала их понурые плечи пухлой, в перстнях, рукой и что-то тихонько спрашивала. Очевидно, это был психолог, говорят же в выпусках новостей, посвященных таким же трагедиям, что, мол, с родственниками жертв работают психологи… Но Руслану совсем не хотелось, чтобы с ним «работала» эта женщина с красивым сдобным лицом, с профессионально мягкими жестами! Единственный человек, с которым он мог бы, пожалуй, сейчас говорить, была Маргарита, но она, едва услышав страшную новость, стала подобна Лотовой жене, глаза ее остекленели, губы подернулись пленкой, а на щеках застыли белесые дорожки – от пролитых слез. Едва же они вошли, Маргариту обнял за плечи и увел от Руслана какой-то человек, и по тому, как привычно она ответила на его объятие, как свободно зарыдала, уткнувшись ему в грудь, Руслан понял, что это ее бывший муж. Став лишним ей, Обухов непостижимым образом стал лишним самому себе.

Вести, которые доносили до них корректные люди в синих формах, были самые противоречивые. То и дело повторялось одно и то же словосочетание «международный авиационный комитет». Сначала утверждали, что вот-вот поступят какие-то списки то ли выживших, то ли погибших. Руслан не верил в существование таких списков, потому что не верил в то, что кто-то выжил, такие трагедии уносят всех и, быть может, только родившаяся в сорочке стюардесса будет прятаться, обезумев, в хвостовой части. Затем говорили, что «родственников пострадавших» немедленно отправят на место трагедии. Потом выяснилось, что трагедия произошла над океаном, и вот именно сейчас никого туда отвезти не представляется возможным, так что если гипотетическая стюардесса и существовала, то дела ее были плохи. Наконец всем стало ясно, что сегодня никуда не отправят и пора разъезжаться по домам.

Руслан плохо помнил, как оказался в своей квартире. Кажется, он еще пытался выпить чаю, но в чайнике не было воды, а он забыл, где в кухне кран. Он пытался накормить кошку, но кошка не стала есть, забилась под стол и шипела оттуда – так она себя не вела никогда.

Потом Руслан оказался в постели, но постель пахла Маргаритой, и с потолка на него сыпались какие-то сухие иголки. Руслан ушел в спальню Эли. Там он заснул, но проснулся через несколько секунд, потому что ему приснились слова: «Международный авиационный комитет», и он вспомнил, что у него больше нет сестры. Тогда ему удалось заплакать.

Глава 5

Руслан проснулся, словно от толчка; нет, он был совершенно уверен, что кто-то сию секунду толкнул его в грудь, мягко, но настойчиво. Он заснул, хотя спать ему совсем не хотелось. Ему казалось, что он сомкнул глаза только на несколько минут, чтобы переждать рекламную паузу, но фильм уже закончился, на экране метались полуголые певички, мяукали что-то тоненькими голосочками. Часы внизу экрана показывали полночь – четыре мерцающих ноля. Вдруг они изменились на один ноль, и Руслан понял, что это температура. Пять нолей. В этом было что-то угрожающее. Он нащупал в складках простыни пульт, убрал звук и принялся переключать каналы, задерживаясь на каждом не более чем на секунду-другую. Это всегда успокаивало его, но не сейчас.

«Я не могу найти точку отсчета, – говорил он себе. – Слишком много произошло с тех пор, как моя хорошо устроенная, благополучная жизнь сорвалась с петель, а за ней оказалась космическая пустота, воющая, безумная пустота, не вмещающаяся в дверной проем. Она всегда была со мной, стояла у меня за спиной, усмехаясь, когда я благодушествовал в своем зажиточном покое, с самого рождения она нашептывала мне на ухо свои страшные колыбельные, но впервые я столкнулся с ней двадцать шестого апреля».