Сестра моя Каисса

Я не люблю чертовщины; тем более – сваливать свои неудачи на чертовщину мне кажется просто пошлым. Но столько было разговоров вокруг этих двух террористов, столько раз мои последующие неудачи увязывали с их парапсихологическим воздействием, что я – как мне кажется – просто не имею права обойти эту проблему молчанием.

Если судить непредвзято, последующие две-три недели я был в отличной форме. Я чувствовал в себе силу. Я хорошо видел шахматную доску. Я отлично считал варианты и угадывал замыслы соперника. Я ставил партии уверенно и прочно, и вел их к неотвратимой развязке. Но в самый последний момент со мною происходило нечто необъяснимое – я выпускал игру. В ситуации, когда нужно остановиться, – я продолжал идти вперед; когда нужно было собрать себя в кулак для решающего удара, – я делал спокойные, «полезные ходы»; а то вдруг на меня нападала слепота, и я проходил мимо таких ходов, которые разглядел бы любой перворазрядник. И что самое обидное – все эти чудеса я начинал творить в критические для партии минуты…

И все же, полагаю, главным виновником такой игры был не кто-то со стороны, а я сам. Думаю, все куда проще. Просто я перегорел в ожидании продолжения матча. Просто я уверовал; при таком перевесе и такой отличной форме для быстрого завершения матча достаточно технического исполнения. В который уже раз я прежде времени пережил будущую победу – и мне стало нечем ее наполнить.

Что же до Двайера и Шепард, то их присутствие было куда важней для Корчного, чем для меня. Я-то полагал, что человек со столь критическим умом, как у Корчного, не может принимать все эти оккультные штучки всерьез. «Эта парочка для него – вроде булавки, думал я; он держит их, чтобы покалывать меня, раздражать, отвлекать от игры; я не буду реагировать на них – и это уязвит Корчного почище любой иной моей реакции».

Но несколько лет спустя я выяснил, что все было не так просто. Оказывается, воздействием на меня функции этих умельцев далеко не исчерпывались. В их обязанности входила и психологическая обработка Корчного. Вот короткий рассказ свидетеля, известного швейцарского адвоката Албана Брод-бека, который в следующем матче был руководителем делегации Корчного.

«Я долгое время не мог понять, зачем цивилизованному человеку общаться с шаманами-проходимцами. Я не раз спрашивал об этом Корчного, но он старался избегать прямых ответов, уклонялся, говорил общими словами, мол, они ему помогают обрести уверенность и силу. Но однажды я зашел в его апартаменты, не ожидая встретить там посторонних, и увидал зрелище, которое меня поразило. Корчной, одетый в восточные одежды, исполнял ритуальный танец. В одной руке у него был нож, в другой апельсин, который, как мне объяснили участники этого действа, олицетворял голову Карпова. И вот Корчной после каких-то па и заклинаний должен был ножом пронзить этот апельсин… Я был поражен и высказал Корчному все, что думаю по этому поводу. Но Шепард, которая руководила ритуалом, сказала, что Корчной самоутверждается таким образом, аккумулирует в себе пространственную энергию…»

Полагаю, нечто подобное происходило и в Багио.

Но мне до всего этого не было дела. Я ощущал в себе силы, я должен был победить – и чем скорей, тем лучше. По себе я чувствовал: еще три-пять партий – и управлюсь. И вот восемнадцатая: имею преимущество, давлю, должен победить – ничья. В следующей выдержал стойку, и в двадцатой – опять пошел вперед. Опять имею преимущество, опять давлю, выигрышу просто некуда от меня деться; достаточно при откладывании записать нормальный ход – и победа; а я записываю черт-те что – и ничья. А дальше срабатывает известный закон: если в стопроцентной ситуации не забиваешь гол ты – через минуту в контратаке его забивают тебе. Вдруг – проигрываю…

Моя команда расстроилась, но сам я не испытывал ничего, кроме легкой досады. Промежуточный счет не имел значения. Куда важнее, что я чувствовал в себе силу, и уверенности во мне не убавилось. И уже в следующей партии я бросился реваншироваться. И почти прибил. Ну что мне стоило остановиться, когда был сделан контрольный ход? Выигрыш был на доске. Ну посидел бы дома, придумал бы отличный план; а может быть, и доигрывать не пришлось – у Корчного не было шансов на спасение. Но я завелся. Он ходит – я хожу, он ходит – я хожу, он ходит… Короче говоря, когда я очнулся, – в моих сетях было пусто.

Вот когда у меня пропал сон. И впервые на этом матче я обратился за помощью к Зухарю. Поражения не так терзают, как неиспользованные возможности. Ведь сыграй я в последних партиях нормально, – матч был бы уже завершен. Я не понимал, что со мной происходит. Я анализировал каждое свое действие, ход своих мыслей – и не находил себе оправдания. Правда, сомнения в исходе матча еще не родились, но и самоедства хватало, чтобы выбить меня из колеи. Нужно было как-то отвлечься, забыть о дурацких бесплодных мыслях, нужно было хорошо спать, спокойно готовиться к очередной партии и уверенным выходить на игру. Но прежде всего – спать. А сон пропал.