Сестра моя Каисса

Как и всегда на таких матчах, каждый из соперников, кроме официальных помощников, имеет еще и неофициальных консультантов, которые помогают – одни из дружеских чувств, другие из идейных соображений, третьи – чтобы твоими руками расквитаться с обидчиком. Среди таких доброхотов у меня особое место занимали Ботвинник и Петросян. Ботвинник симпатизировал мне в то время и охотно поддерживал версию о моем у него ученичестве; по ходу матча он изредка позванивал мне, если считал необходимым поделиться каким-то впечатлением либо дать совет.

Чувства Петросяна были куда сложней. О большой симпатии ко мне с его стороны говорить не приходится – чего не было, того не было. Зато Корчного он буквально ненавидел, и этого было достаточно, чтобы он принимал во мне горячее участие.

Неприязнь их была взаимной и давней; ее возраст был равен срокам их соперничества, корни которого уходили через два десятка лет к непростой поре их совместной юности.

Петросян раскрылся раньше и везло ему больше – он даже побывал в чемпионах мира. А ведь Корчной – вечный претендент – считал себя ничем не хуже.

Здесь нет необходимости описывать длительную и замысловатую историю их вражды, которая вряд ли заинтересовала бы Шекспира – разве что балаганного комедиографа. Напомню только самые последние эпизоды. Очередной раз их пути скрестились в претендентском матче семьдесят первого года. Уже было ясно, что победителю придется играть с Фишером, который по другой лестнице стремительно шел к шахматному трону. Что Спасский с ним расправится – сомнений почти не было, но в спорткомитете решили, что до этого лучше не доводить, желательно остановить его еще на подходе. И вот чиновники вызвали Петросяна и Корчного и прямо спросили, кто из них имеет больше шансов против Фишера. Корчной сказал, что в «обыгранном Фишером поколении» практически шансов нет ни у кого. Но Петросян сказал, что верит в себя. После чего Корчному предложили, чтобы он уступил Петросяну, а в компенсацию пообещали отправить на три крупнейших международных турнира (по тем временам для советского шахматиста царский подарок).

Такая вот история.

Разумеется, никаких документов, подтверждавших этот сговор, нет, но качество игры Корчного, самое главное – поразительный для его натуры факт: проиграв Петросяну, он остался с ним в добрых отношениях, – говорит за то, что Корчной не боролся, а просто отошел в сторону.

Но идиллия не могла длиться долго. Петросян имел знаменитый аппетит, и здесь не захотел отказываться от своих привычек. Корчной хорошо знал Фишера, Корчной вообще знал очень много – так отчего бы не воспользоваться этими знаниями в матче с Фишером? И вот Корчного опять приглашают в спорткомитет и в присутствии Петросяна предлагают помогать недавнему сопернику готовиться к матчу с Фишером.

Этот случай мне известен в изложении самого Корчного. Да и вообще он получил широчайшую огласку в шахматном мире.

Выслушав предложение, Корчной не выдержал и прыснул: «Ну как же я могу быть секундантом Петросяна, если у меня уши вянут, когда я смотрю, как он играет…»

Все. Это был не просто разрыв – это был вызов, и Петросян поклялся, что уничтожит Корчного.

И теперь он старался сделать это моими руками.

Нужно отдать должное нюху Петросяна: чувство опасности у него феноменальное. И после пятой партии, вполне благополучной, он мне сказал: что-то мне не нравится в варианте, который ты сыграл; я с ходу не могу сказать, в чем там дело, но нюхом чую: что-то не то; ты бы дал тренерам – пусть разберут все по косточкам, да и сам бы еще раз посмотрел…

Совет хороший, да вот выполнить его руки не дошли. Ведь во время матча делаешь только самое необходимое, то, что горит, что тянет на себя одеяло, без чего нельзя. А у нас в анализе позиция черных оценивалась как перспективная, мало того – с восклицательными знаками…

И Корчной вряд ли пошел бы на нее опять (консерватизм мышления; доверие ко вчерашнему опыту), если бы не одно обстоятельство: к нему на подмогу прибыли из Англии теоретики Р. Кин и У. Харстон. Вот они-то и подсказали: Карпов играл в пятой партии бракованный вариант.

Когда вновь стал разворачиваться этот дебют, я вспомнил предостережение Петросяна, но теперь было поздно раскаиваться, тем более – пытаться взглянуть на позицию свежим глазом: часы-то тикают! И я решительно пошел навстречу опасности: вот когда Корчной покажет, что припас для меня, тогда и буду разбираться. Не впервой…

Я уже говорил: когда наконец я увидел опасность, сворачивать было некуда, бежать назад – поздно, ловушка захлопнулась.

Это был жестокий разгром; перенести его было непросто. Я никак не мог вспомнить: неужели я не сказал Семену Абрамовичу – вот, мол, Петросян советует еще раз покопаться в этом варианте…

Фурман встретил меня в расстроенных чувствах; а ведь он еще не знал подоплеки, предыстории этого разгрома.

– Семен Абрамович, там пенка в анализе, – сказал я.

– Не может быть!

– Ну как же не может? Я и страничку тетради помню и как записано, и зеленые кружочки, которыми обведены ходы, уводящие именно в это разветвление – перед глазами стоят!..