Сестра моя Каисса

Первую поездку – на Гастингский турнир – он использовал, чтобы вывезти свои записи и часть библиотеки. Во время второй – на голландский ИБМ-турнир – эвакуация продолжалась. Завершиться она должна была где-то на третьей или четвертой поездке, но тут случилось непредвиденное обстоятельство. Оно было связано с событием, которое будоражило в это время весь шахматный мир. Предстояла очередная всемирная шахматная олимпиада. Местом ее проведения был выбран Израиль. Команды арабских государств заявили категорически, что не поедут туда (напомню: шел 1976 год); мы поддержали их бойкот; нас поддержали некоторые соцстраны; возникла идея контролимпиады – и наши спортивные чиновники с жаром принялись разрабатывать эту жилу. Трактовать это можно лишь однозначно: грубое политиканство, примитивная социологизация спорта, попытка раскола шахматного движения ради карьеристских устремлений отдельных чиновников. Это видели и понимали все, но у нас (до гласности было еще десять лет!) называть вещи своими именами не было принято. И тут вдруг Корчной дает интервью (за язык его никто не тянул, но он любитель жареного, а поскольку дело было в Голландии, он решил, что может позволить себе быть откровенным), в котором называет все своими именами, выводя неблаговидные чиновничьи игры на поверхность. На следующий день к нему в гостиницу явился представитель нашего посольства и заявил буквально следующее: кто вам позволил говорить такие вещи? неужто вам мало недавних неприятностей? вы что же думаете – это вам просто так сойдет?.. Корчной перепугался, что его опять сделают невыездным и тем поломают все его планы, и явился в полицейский участок Амстердама с просьбой предоставить ему политическое убежище.

Разумеется, это был глупый шаг. Ну что ему стоило заявить, что он остается по творческим мотивам, как это делали до и после многие люди искусства нашей страны? При этом его отношения с государством – пусть и в компромиссном варианте – были бы сохранены. Тот же вариант, который импульсивно (и как всегда – не продумав последствий) реализовал Корчной, привел к полному разрыву с государством: в те годы подобные поступки квалифицировались у нас в стране, как измена родине; это считалось тяжелым уголовным преступлением и каралось – в зависимости от политической конъюнктуры – сколь угодно высоко.

Зная это, подогреваемый к тому же своей обычной манией преследования, убеждая всех (ну и себя в первую очередь), что агенты КГБ имеют задание его ликвидировать, Корчной первое время прятался дома у Йнеке Баккер – секретаря международной шахматной федерации, – съехал от нее со скандалом, затем такой же грязью закончилось его пребывание в ФРГ и т. д. Пошла веселая полоса его свободной зарубежной жизни!

Почему я рассказываю о нем столь подробно?

Есть множество людей в шахматном мире, с которыми я встречаюсь часто, борюсь против них за шахматной доской, но никакого влияния на мою жизнь они по сути не оказывают. Мы пересекаемся, но контакт у нас формальный; он фиксируется результатом либо каким-то делом. А с Корчным мы слиты в некую неразделимую целостность. И это выражается не только тремя грандиозными матчами на первенство мира, которые стали главным содержанием жизни каждого из нас на протяжении десяти лет. Есть еще множество мелких поразительных совпадений, которые известны только ему и мне, совпадений ничем не объяснимых, кроме незримых нитей, соединивших в одно наши судьбы. Упомяну только один из таких фактов. 25 июля 1976 года. Ровно в 10 утра Корчной вошел в полицейский участок Амстердама. Именно в этот момент – ровно в 7 вечера на другом конце земли – я вошел в токийском «Хилтоне» в номер к Роберту Фишеру.

Наш второй матч состоялся на Филиппинах – в Багио.