Сестра моя – смерть

– Но ведь я не убивал!

– Тебе это просто не понадобилось. А возникла бы нужда, и убил бы. Так же спокойно, как разорил моего отца.

– Это разные вещи! Подумай, что ты говоришь! И потом, я не разорил, это… коммерческий… это борьба за выживание на коммерческом рынке…

– Если бы понадобилось, ты бы убил, – упрямо повторила она, тупо глядя в одну точку. – И нашел бы себе оправдание.

– Я не убийца! Это ты, ты написала признание! Еще неизвестно…

Вот тут он совсем перегнул палку, его понесло – слишком сильно она его оскорбила – и остановиться было уже невозможно. Он кричал, он тряс ее за плечи, он требовал объяснений, объяснений, объяснений, не до конца и сам понимая – каких.

– Если ты не виновата, то зачем, зачем, зачем ты написала это признание? И почему ты решила, что я ее заказал, должны же у тебя быть какие-то основания! Или их не было? Да конечно, не было, ведь я не убийца! Тогда с чего ты решила?… А главное, зачем признание-то было писать?

– Ты не поймешь. – Алена высвободилась, как-то безнадежно, устало вздохнула. – Нет смысла объяснять.

– А ты попробуй!

– Бессмысленно. Ты не поймешь.

– Нет, ты все-таки попытайся мне объяснить!

– Знаешь, Валера, я очень устала. И я бы, пожалуй, поехала домой.

Домой? Ну что за капризы?! Теперь придется ее уговаривать. И вранье это все, не хочет она никуда ехать, сама всегда тяготилась тем, что брак их как бы ненастоящий: законные муж и жена, а живут порознь и отношения держат ото всех в глубокой тайне. И вот теперь, когда, наконец, появилась возможность жить нормальной семейной жизнью, ни от кого не скрываясь, она, видите ли, от нее отказывается. Капризы и только, женские глупые капризы.

– Ален, ну что ты, в самом деле? Куда домой, зачем? Ты ведь дома. – Он склонился над ней, обнял за шею, лица их почти соприкасались – от Алены исходил какой-то чужой, незнакомый запах, ему стало не по себе.

– Нет, Валера, это я у тебя дома, а я хочу к себе.

– Это твой дом, – он улыбнулся, – каждый гражданин обязан жить по месту своей прописки.

Шутка не удалась, во всяком случае, Алена ее не оценила. И тогда до него вдруг дошло, на что она дуется. Дурак он, дурак! Она ждала от него благодарности за свое самопожертвование, а он даже спасибо не сказал. Да, конечно, все дело в этом. Надо срочно исправить ошибку.

– Ален, – он потерся щекой о ее серую щеку с чужим запахом, – не сердись. Ты, наверное, думаешь, что я не оценил твой подвиг…

– Подвиг Матросова! – Алена засмеялась. – Ничего я не думаю. Да и что тут оценивать? Эта моя жертва – сплошная истерическая глупость, и больше ничего. Никому она оказалась не нужна, да и вышла из глупости. Я только себя надорвала, все силы, которые были рассчитаны на целую жизнь, вдруг разом израсходовала. Ты знаешь, я ощущаю себя старухой, дряхлой древней старухой. Но не мудрой, а какой-то… Какой-то старой дурой! Да, да, старой дурой, у которой никогда уже ничего не будет – ни жизни, ни счастья, все, что ей остается, – дожидаться смерти.

– А я? – Валерий погладил ее по щеке – какой холодной на ощупь она оказалась! – У тебя есть я, и у нас с тобой вместе целая жизнь.

– Нет у нас ничего! Я это поняла там, в тюрьме. Ты был просто ошибкой, за которую я расплатилась сполна. Я не люблю тебя, Валера, больше не люблю.

– Но зачем же тогда…

– Не люблю! – зло выкрикнула Алена. – Вызови мне такси, я домой хочу.

Он отвез ее. Отпустил. Дал уйти. Потом, все эти полгода, Валерий себя проклинал за то, что тогда дал ей уйти. Он ей не поверил, думал, каприз, думал, перебесится – и сама к нему прибежит. Разозлился на нее ужасно, сам отвез.

В тот вечер он первый раз в жизни напился. К алкоголю Валерий всегда был равнодушен: бокал шампанского, рюмка коньяку, а тут заехал в какой-то непрезентабельный бар и целенаправленно напился. Там же, в баре, он подцепил потрепанную путану хорошо за тридцать, принялся поить ее шампанским и жаловаться на жизнь.

– А жена у меня старуха, – всхлипывая, говорил он ей, – старая-старая, шея морщинистая, грудь отвисла, кожа желтая и пахнет тлением. Я женился на ней из-за наследства, а теперь вот расплачиваюсь. На тумбочке в нашей спальне стоит стакан с водой, она туда на ночь кладет свою вставную челюсть. Старая-старая, представляешь? И никогда не умрет, потому что такие старухи живут вечно.

Путана дула шампанское и ничего не отвечала. В конце концов каким-то чудесным образом он оказался в своей квартире – каким, он совершенно не помнил и не представлял. А утром…

Валерий был уверен, что Алена позвонит. Лежал на диване, мучался похмельем и ждал: вот сейчас раздастся звонок, и он, проклиная жуткую головную боль, поднимется, добредет до телефона, бросит в трубку недовольное: «Да!» – а Алена робко-виновато поздоровается и станет просить у него прощения за вчерашнюю выходку, он, разумеется, простит и со смехом расскажет, как вчера первый раз в жизни напился и как ему сейчас тошно и паршиво. И Алена примчится к нему со всевозможными антипохмельными средствами и будет его жалеть и лечить, и все у них станет по-прежнему.