Сестра моя – смерть

Он ей сразу, почти с порога, все рассказал. Ну, не все, а только то, что его чуть не убили, не объясняя почему. Наверное, она решила, что это кто-нибудь из конкурентов. Впрочем, не все ли равно, что она там решила? Главное, теперь можно хоть ненадолго расслабиться и переложить часть забот на нее. Прежде всего ему нужно снять квартиру – домой возвращаться нельзя, там его будут искать в первую очередь. И там, в той снятой квартире, нужно чем-то питаться, не выходя из дому. И потом, ему сейчас просто необходим человек, который бы не только о нем заботился, но любил бы его, не доставляя никаких хлопот и не требуя ответной любви – ни на какую любовь, ни на какую отдачу у него нет сил, – человек, который ходил бы за ним как за больным ребенком, баловал, терпел его капризы и хамские выходки, на которого можно было бы при случае накричать, которого в любой момент можно прогнать, который придет, прибежит, прилетит по первому же зову. Таким человеком и была Галина. Она выполнила все, чего он от нее ждал: внимательно выслушала, время от времени прерывая его рассказ восклицаниями, пожалела, напоила какой-то немецкой успокоительной микстурой, уложила спать, а когда он утром проснулся, сказала, что сняла квартиру, заехала в офис и сообщила всем, что Валерий срочно уехал в Египет в командировку. Потом они позавтракали, Галина вызвала такси и – по его просьбе, а по существу, приказу – первой спустилась вниз, чтобы разведать обстановку. Во дворе все было тихо (Валерий подглядывал в щелку задернутых штор): какой-то великовозрастный балбес раскачивался на детских качелях, старушка с палочкой прохаживалась по дорожке взад-вперед, собачник выгуливал своего спаниеля – и все, никаких подозрительных движений. Галина махнула рукой, и Валерий с большими предосторожностями вышел из квартиры.

Временное жилище, куда привезла его Галина, ему очень не понравилось, хотя это была вполне приличная квартира из двух комнат. Обрадовало его одно: наличие плотных штор на окнах. Он сразу же их и задернул, отгородился от опасного внешнего мира. Галина навела в квартире порядок, сходила в ближайший магазин, закупила продуктов, приобрела бутылку коньяка – для успокоения нервов, как она объяснила. Ее заботы Валерий воспринимал как должное, а вот за коньяк действительно был благодарен. Нашел в хозяйском шкафу рюмку – она стояла среди чашек, одинокая, потускневшая стеклянная рюмка, чужая и нелепая в этой чайной компании, – тут же наполнил коньяком и осушил одним глотком. И снова наполнил. Галине предложить не догадался и, кажется, этим ее обидел. Ну и ладно, ну и пусть, пообижается и перестанет, нет у него сил, чтобы соблюдать этикет. Посидев у него еще с полчаса, она уехала на фирму.

Приезжала к нему каждый день, вечером после работы, готовила еду, убиралась в квартире, рассказывала новости. Все сотрудники отнеслись к тому, что их боссу срочно понадобилось лететь в Египет, вполне нормально, никому и в голову не пришло усомниться. Знали бы они, где на самом деле он находится, как выглядит его «Египет», видели бы они сейчас своего босса, небритого, умирающего от страха, поглощающего литрами кофе, бутылками коньяк, утопающего в табачном дыму.

Все эти дни он жил ожиданием: ждал, что его найдут и убьют, ждал, что чудесным образом придет спасение. Ждал и дождался новой катастрофы: от него самого потребовали, чтобы он стал спасителем. Теперь он обязан был выбираться из своей норы на полную опасностей улицу и ехать к Алене. Наверное, эти люди добрались и до нее. Правда, она говорила совсем не об этом, о спасении вообще речи не шло, Алена просто попросила приехать, потому что, как ей показалось, в ее квартире кто-то живет. Чушь собачья, кто может жить в ее квартире? Скорее всего, новый каприз. А может, это просто хитрость: хочет наконец помириться, но прямо сказать гордость не позволяет? Хорошо, если так. Время не самое подходящее, и радости сейчас ему это не доставит, но, по крайней мере, не опасно. А вдруг это ловушка? Алену заставили позвонить и попросить приехать. Слышал он о таких вещах, кажется, вполне распространенный прием, чтобы выманить человека. Что тогда он станет делать? Вряд ли второй раз произойдет чудо и ему снова удастся избежать неминуемой смерти. И Алене ничем помочь не сможет, и сам погибнет.

Нельзя туда ехать. И не ехать нельзя. Пора отдавать долги. И… ее ведь могут и не убить, если он не приедет, она будет жить и считать, что он, Валерий, – последняя мразь, трус и подонок, и уж тогда точно никогда его не простит.

Господи, о чем он думает? Не все ли теперь равно, что будет считать Алена и простит его или не простит, когда жить-то осталось, может быть, от силы пару часов?

И все-таки не ехать нельзя, и все-таки он поедет. Потому что не мразь, не трус, не подонок. Потому что, несмотря на эти страшные три дня, он все-таки остался человеком. Потому что, что бы там ни говорила Алена, человек он порядочный, хороший человек.