Сестра моя – смерть

Это она не знала, ничего не знала и жила спокойно и счастливо. Не знала, что отброс, не знала, что уродина. Да, глухая, да, вся больная насквозь, но с этим жить можно, если не знаешь… Глухота ее вообще не сильно трогала – что надо, слышит и говорит нормально, у многих в их школе со слухом было вообще никак, а у нее все-таки десять процентов. Временами ее жалели – посторонние люди, впервые с ней, с ее дефективностью столкнувшиеся: бедная девочка! Это было неприятно, но только неприятно, не страшно. С их глупой жалостью она не соглашалась: какая же она бедная, почему? Слышит плохо? Ну и что? Если бы она вдруг, внезапно, оглохла, было бы из-за чего расстраиваться, а так… Да она и не знает, как это – хорошо слышать? Никогда не испытывала такого ощущения – может, оно и приятное, но непонятное, непредставимое. А то, что больная… Ну да, печень болит, часто болит, нельзя есть жареную картошку, которую она так любит, и вообще во всем приходится себя ограничивать, но и это пережить можно. Можно, если не знать…

– Теперь вы понимаете?…

– Замолчите! Замолчите! Я вас ненавижу! Зачем вы пришли? Зачем вы мне все это рассказали?

– Я хочу вам помочь.

Гнев накатил, задушил. Вот сейчас будет то, что бывает, когда… Когда в раздевалке на фабрике они ее обступают и кричат, кричат… Глухая тетеря, глухая тетеря, у тебя даже никогда мужика не было, кто на такую польстится? На них иногда находит, и они кричат, кричат. Сами убогие, сами дефективные… Да она в ресторан с этим потому и пошла, чтобы они больше не кричали. Гнев задушил – аппарат отключать поздно, как в раздевалке, когда они уже успели сказать-прокричать. Гнев задушил – сейчас будет ужас.

Тарелка с паровыми биточками полетела на пол – хорошо еще, что не ему в голову! – бутылка, наполовину опорожненная, последовала за ней. Можно ведь просто сдернуть скатерть, одним рывком снести всю эту вражескую снедь.

Поздно! Подбежал официант, подбежал еще кто-то, схватили за руки, прижали к стулу. Смотрят с ненавистью, как все всегда на нее смотрят. С ненавистью и гадливой жалостью. Сами уроды, сами дефективные! Вырваться и головой в живот тому, который рассказал, растоптал. Вырваться и разнести к чертовой матери весь их долбаный ресторан. Все разгромить! У нее сильные руки и очень сильные ноги, из нее могла выйти отличная спортсменка. Там, в раздевалке, на фабрике, она справлялась легко.

А здесь справились с ней.

И – как же так получилось? – кончился ресторан, они идут по улице с тем, который все рассказал, растоптал, и гнев кончился. Темно, тусклым светом горят фонари, колючий снег в лицо и ветер. Холодно. Новая куртка совсем не греет – плохая куртка, купленная на китайском рынке, – и чего она, дура, радовалась, когда ее купила? Думала, красивая, модная, а скоро весна, не замерзнет. Но вот и март, а как холодно. Больше на фабрику она не пойдет – хватит, наработалась, паршивое место, и зарплата с гулькин хрен. Может быть, летом в самом деле поступит в спортивный техникум.

Он, который ее растоптал, теперь обнимает за плечи. Ну и пусть обнимает, она на него больше не сердится. Гнев прошел, гнев совсем прошел, только грустно как-то. Хорошо бы, если бы сейчас кто-нибудь с фабрики их увидел – подумали бы, что вот и у нее есть парень. Правда, он старый, но да в темноте не поймешь. Зато какой представительный. Взял бы он ее замуж, чего там, в самом деле.

– Успокоились, Любовь Романовна?

– Ага. Я извиняюсь, за ресторан и все такое.

– Ничего. Только вы больше не скандальте, ладно?

– На меня это редко находит.

– Вот и хорошо. – Обнял крепче, совсем прижал к себе, как будто он и вправду ее парень. – Мы можем продолжить наш разговор?

– Валяйте! – Люба подняла голову, улыбнулась ему весело, почти озорно. – А разве вы еще не все сказали?

– Не все?! – Он рассмеялся. – Да это было только предисловие! Главный разговор впереди. Я для чего вам все это рассказывал?

– Не знаю, но мне стало больно.

– Я рассказывал вам все для того, чтобы вы уяснили, какая произошла несправедливая вещь по отношению к вам.

– Судьба надо мной посмеялась.

– Ну, я бы не стал именно так выражаться, но в чем-то вы правы. Так что же теперь нужно сделать? Восстановить справедливость.

– Как же ее восстановишь? Я уже родилась. Какая вышла, такая есть, теперь не перекроишь.

– Да я не о том! – Он слегка рассердился, обнимать перестал, опустил руку. Без него опять стало холодно – на что он сердится?

– А о чем?

– Вы бы хотели вернуть статус-кво?

– Что вернуть?

– Стать тем, чем вы должны быть по праву.

– Это как?

– Занять свое место. – Он вздохнул, наверное досадуя на ее непонятливость. – Стать дочерью Юлиана Озерского. Юридически стать. Сместить ту, которая занимает это положение не по праву. Вы согласны?

Ну он и вопросики задает! Как же можно так – взять и сместить? Да это в голове не укладывается!

– Не согласна! Ни за что не согласна! Я лучше в спортивный техникум поступлю!

– В спортивный техникум? Зачем? При чем тут спортивный техникум? Да вас, с вашим здоровьем, туда никто не возьмет.

– Я очень сильная. У меня много силы в руках и ногах.