Сестра Моника

— Еще рано, Люцилия, — тут гостья запустила руку ей под юбку и провела по бедрам, еще рано, любовь моя! Сначала я должна эту гетеру, — (показывая на Клементину), — разрисовать по Хогарту[177], чтоб она не была такой невежественной, как та парижанка, которая в раю случайно забыла, что значит... Мое и Твое...

— Простите, милостивая мадмуазель! — воскликнула, плача, малодушная Клементина и обняла колени Аврелии, — похоть безгранична!..

— Laissez la faire — nous sommes des enfants[178], -попросила Люцилия.

— Именно поэтому, — ответила Аврелия и оголила Клементине зад, возвышенная периферия которого показалась теперь в ожидании своей участи, — боль установит границы... детей следует пороть с самого раннего возраста; позже судьба и любовь будут бить так жестоко и слепо, что тупоумие и глупость не смогут спасти жертву; напрасно такой великий поэт, как Виланд, находит и древних трагиков, и новые трагедии — среди них и нашу Клементину — прекрасными[179].

Тут она закинула исподнее Клементины ей на спину, а Люцилия, воскликнула, восхищенная красотой земных полушарий:

— Нет!

Из богов никто, кроме Амура,
Вылепить такой зад не в силах![180][181]

Прекрасная! Прекрасная!.

— Нет! Нет! — выразительно произнесла Аврелия и принялась нежной рукой раскрашивать еще более нежную плоть изящных ягодиц... — Нет! Нет!

...то души младенцев невинных плачут в преддверье
Бледная смерть которым завидует в жизни их нежной
От материнской груди могилой оторваны дети[182].

Поднимись, Клементина — своей похотью и неумной жаждой наслаждения ты убиваешь душу, плод твоей плоти... Но не бойся, пока миллионы, ради ерунды, во имя тщеславия власть предержащих, проливают кровь на поле боя, плоды женщины будут загадкой плоти, а смерть плоти проклятием и наказанием.

— Люцилия! Люцилия! — продолжала Аврелия и, печально улыбнувшись, взяла Люцилию за руку, -есть ли более отвратительные убийцы, чем великие? Мир вершит суд над детоубийцей, ах, какая бессмыслица — тысячи тысяч умирают безвинными от рук своих братьев. Но терпение! Это не будет продолжаться вечно... Там, в Тартаре:

Те, что стали безвинно приговоренными к казни
Рядом держались и ожидали, какое им место
Выделят по приговору и праву; зорко следит
Минос за урной и лотом; он же души покойных
Строго к допросу зовет и расследует жизни виновных —
Все загадки живых отгаданы в мире загробном.

В ином мире будет нам дан ответ на загадку жизни, по ту сторону! Люцилия! Наш мир — жертвенный алтарь Господа, никакая совесть не будет прощена, никакая невинность не останется без вины; а победа зла — это порочность добра.

Храни себя от себя самой, от своих страстей, от любви и от всемогущей силы совести, стань ничтожеством перед лучами высшего благоразумия. В Тартаре не очень хорошо живется, Люцилия! — продолжала Аврелия с улыбкой, — послушай, что дальше пишет Бодмер:

Область явилась затем, обитали где в темных жилищах
Самоубийцы и недовольные жизнью, чьи души
Изгнаны были из тел. С нуждою и горем бороться
Как бы хотели они сейчас под небом высоким!
Но закон запрещает: к реке привязаны скорбной
К топи нечистой, Стиксу, что огибает долину,
Девятикратно смыкаясь. Невдалеке оттуда,
Глаз насколько хватает простерты, в стенаньях лежали
Скорби поля. Недаром зовут их именем «Горе».
Души несчастные там обитают в глубоких лощинах —
Их краткую жизнь подточила любовь,
что не знает пощады.

— Любовь, что не знает пощады? — переспросила Люцилия, — нет, такой любви я не знаю — такая любовь называется ненависть. — Mais:

C’est un autre amour dont les voeux innocents
S’élèvent au dessus du commerce des sens.
Corneille[183].

Почему мы боимся такой любви?

Аврелия поцеловала Люцилию в губы, сняла с нее нагрудную косынку, поцеловала ее в левую грудь, а затем продолжала: