Сестра Ноя

Отрадой души Ивана стали посещения полкового храма — Введенского собора, чуть уменьшенной копии Храма Христа Спасителя, в создании которого принимали участие архитектор К. Тон, А. Росси, Н. Бенуа, К. Мейснер, а большую часть денег на строительство пожаловал Государь Николай I. Главными святынями храма считались полковые иконы Спаса Нерукотворного и Пресвятой Богородицы «Знамение», которые сопровождали полк в битве при Лесной и в Полтавском сражении. В храме находились парадные знамена, полковые мундиры Русских Государей, фельдмаршальский жезл великого князя Николая Николаевича.

Здесь же хранились военные трофеи: знамена и ключи взятых городов и крепостей. По стенам располагались мраморные доски с именами павших героев. В западном приделе покоились останки князя М.Волконского, графа В. Клейнмихеля, командира полка Г. Мина, убитого террористами; троих Семеновских гвардейцев, погибших в 1905 году при подавлении вооруженного восстания в Москве. Среди прихожан Введенского собора бывали богатые купцы с Апраксина рынка и Гороховой, которые щедро украшали церковное строение, содержали богадельню, детский приют, ночлежный дом, бесплатную столовую. Здесь во время богослужений на клиросе пел один из лучших церковных хоров Петербурга.

Сердце Ивана Архиповича взлетало к Небесам, стоило ему зайти под величественные своды храма. Всю литургию он стоял по стойке «смирно», вытянув шею, неотрывно глядя на торжественное служение священства под великолепное задушевное пение хора, под басовитые возгласы диакона и всеобщее громогласное «Верую» и «Отче наш». Он падал ниц во время «Святая святым», «Со страхом и верою приступите»… И вдруг однажды в самые ответственные минуты богослужения, во время пения «Херувимской», когда Дух Святой незримо парит в храме, он услышал негромкий смех за спиной, шуршание и невольно оглянулся.

То, что он увидел, повергло его в шок: гвардейские офицеры, стоявшие кружком, отвернулись от Престола, залитого ярким светом, и, толкая друг друга в плечо, прыскали над словами капитана фон Сиверса, поручика Штейна и подпоручика Соллогуба — эти трое бравых усача, казалось, устроили словесную перепалку, да к тому же выглядели явно помятыми, вероятно, после весело проведенной ночи… Иван тогда скрипнул зубами, резко отвернулся, немо, одним сердцем, возопил мытаревым гласом и заставил-таки себя унять волну возмущения в душе — с обидой и осуждением к Причастию приступать никак нельзя.

Иван снова и снова терзал себя вопросами. Как же эти столичные офицеры могут совмещать в душе отчаянную храбрость и готовность пожертвовать жизнью «за Бога, Царя и Отечество» с неверием, насмешками над Государем, пьянством и разгулом? Из поколения в поколение мужчины высшего столичного света почитают за великую честь служить в гвардейских частях. Более того, из своего состояния платят огромные деньги на содержание военной формы…

Ну, если такие знатные, да богатые, то сидели бы в курортах, ездили бы по парижам и венециям — так нет! Идут в службу, чтобы рисковать жизнью за Отечество, с великой охотой на войну выступают, просятся на Кавказ, где дикие абреки из кустов и ущелий нападают и жестоко расправляются с русскими военными. Помнится, отец Георгий и родители твердили Ване, что отступничество от веры отцов, предательство Божиего Помазанника Господь покарает… Но этих лихих гуляк, высокомерно насмехающихся над Царем-батюшкой, ничто не берет, им как с гуся вода. Так может Бог для этих служивых делает исключение? Значит можно вот так и жизнь свою положить за Государя и по-родственному, по-семейному насмехаться над ним? Значит можно стоять в храме Божием и обсуждать подробности ночного загула во время священной Литургии — и ничего! Значит, можно?.. Может быть, Господь их всегдашнюю готовность умереть на поле боя принимает за проявление какой-то особой верности, доблести, жертвенности?..

Наконец, на смену затяжной зиме, пришла весна — и в настроении гвардейцев появилось радостное возбуждение: скоро, скоро в поля! Только первое молодецкое веселье в лагерях изрядно подпортила погодка: зарядили мелкие дожди с туманами. В намокших палатках чинов и офицерских бараках печки отсутствовали, поэтому служивые грелись беготней на полевых учениях и водкой. Больше всего упражнялись в стрельбе. Иван, когда в первый раз лег животом на мокрый соломенный мат, едва сумел разглядеть в тумане мишень в шестистах шагах. Сзади ходил злющий похмельный поручик и учил правильно лежать, наводить мушку на цель в прорезь прицела, задерживать дыхание… Иван выстрелил первый раз и услышал вопль над ухом:

— Ты почему, такой-рассякой, не целишься как я учил? Думаешь, я позволю тебе патроны зря тратить?

Но тут сигнальный у мишени махнул флажком и крикнул:

— Девятка!

— А ну давай еще три выстрела! — чуть спокойней гаркнул поручик.

Иван, не целясь, «на вскидку» выпустил одну за другой три пули.

— Десятка и две девятки! — крикнул сигнальщик.

— А ты, братец, случайно не колдун? — оторопело выдохнул поручик.