Сестра-отверженная

Сны не приходят больше каждую ночь, но похоже, что они становятся всё глубже и глубже, так что я просыпаюсь не помня содержание, но только зная, что мне снова снилась Россия. На какое-то время в моих снах Россия стала мифическим образом такого социализма, какого пока еще нет ни в одной стране, где я побывала. Обстоятельства жизни в России выглядят в некоторых отношениях совершенно другими, и всё же люди кажутся очень западноевропейскими (даже американскими), разве что не в Ташкенте. А дневные часы в Москве так темны и мрачны.

I

Перелет до Москвы занял девять часов, и, по моим наблюдениям в самолете, русские в целом так же недружелюбны друг к другу, как и американ/ки, и примерно так же не стремятся помогать.

Там была старая женщина с чудесным морщинистым лицом и голубыми глазами, лет семидесяти, с платком на голове и пальто, свернутым в огромный тюк. В самолете разнообразные тюки с одеждой были у всех, кроме меня. Когда я вышла по трапу в московскую погоду, то поняла почему. Так вот, эта женщина сидела прямо передо мной. Она летела одна и была слишком маленького роста, чтобы положить свой тюк на полку. Она попыталась один раз, второй, и в конце концов я встала и помогла ей. Самолет был набит битком – я никогда раньше не видела на авиарейсах такой давки. Та пожилая женщина обернулась и посмотрела на меня. Было понятно, что она не говорит по-английски: я пробормотала что-то, но не получила ответа. В ее глазах не было никакой злобы. Я подумала в секундном ошеломлении, насколько само собой разумеющимся кажется некоторое напряжение, когда встречаются взглядом Черные и белые американ/ки. Благодарности в ее глазах тоже не было, только что-то вроде простого человеческого отклика на мое существование. А потом, когда она повернулась, чтобы сесть на свое место, на свитере под ее неказистым жакетом я увидела не меньше трех медалей военного вида с шевронами. Медали Героя Республики[4], как я узнала позже. Их вручают за усердный труд.

Подобное я наблюдала везде: старые люди в России носят на себе печать того, что мне бы хотелось перенять и никогда не утратить, – будничную стойкость и знание своего места на земле, ощущения твердости и надежности.

Я приземлилась 10 сентября примерно в 15:30 по московскому времени и вышла в очень промозглую, привычную серость. Воздух почти ностальгически веял зимой. Деревья были как на День благодарения, а небо – серовато-тыквенного цвета индейки. Я увидела трех высоких женщин с квадратными лицами, они шагали под руку по летному полю, смеясь и шутя. Очевидно, это были работницы, идущие со смены, – в серых комбинезонах и куртках, в фуражках, а в руках они держали бидоны с едой. Они остановились около притормозившего грузовика и принялись стучать в закрытое окно, привлекая внимание женщины-пассажирки полушуткой-полуприветствием в адрес водителя. Тот явно был их приятелем, судя по тому, как все они тыкали друг в дружку пальцами и громко хохотали – на московской летной полосе, в тусклом свете, размахивая бидонами с едой и дурачась.

Мою сопровождающую из «Интуриста» зовут Хелен[5], это очень любезная и привлекательная крупная женщина лет тридцати. Хелен родилась на востоке, недалеко от Японии, ее отец был военным и погиб. Теперь она живет с матерью, и, как она мне рассказала, им приходится всё делать самим, потому что мужчин вокруг мало и получить помощь негде.

В России в аэропортах и гостиницах надо самой носить свой багаж. Сначала я восприняла это как бремя, потому что, конечно, невесело тащить набитый чемодан по лестнице на седьмой этаж, когда лифт не работает. Но чем дольше я здесь находилась, тем справедливее это казалось, так как в этой стране, похоже, мерило всего – еда. То есть ручной труд измеряется количеством еды, которую ты можешь произвести, а дальше важность этого сравнивается с ценностью другого твоего труда. Некоторые мужчины и женщины, например, всю жизнь занимаются тем, что сначала учатся, а затем бесконечно медленно и кропотливо вручную реставрируют лазоревую плитку в Самарканде, восстанавливая древние мавзолеи. Такой труд ценится очень высоко. Но предметы древности имеют особое значение, в то время как носить чужой чемодан – дело невысокой важности, не слишком продуктивное ни с точки зрения красоты, ни с точки зрения стоимости. Если ты не в состоянии нести свой чемодан – это другое дело. По-моему, крайне интересный подход.

От аэропорта до Москвы около тридцати миль; дорога, деревья и люди за рулем выглядят точь-в-точь как в Северном Уэстчестере[6] на исходе зимы, не считая того, что я не могла прочесть ни одной вывески. Время от времени мы проезжали невероятно красивые, обветшалые и неухоженные деревянные дома в старом русском стиле, покрашенные в яркие цвета, с нарядными орнаментами вокруг окон. Некоторые дома почти разваливались. Но в пейзаже и архитектуре окрестностей Москвы всё же была широта и праздничное буйство красок, несмотря на зимнюю серость, и это немедленно напоминало о том, что я не дома.