Сестра сна

Разгоняя дорожную тоску подобными фантазиями, она вдруг почувствовала нехватку воздуха. Трижды пыталась она вздохнуть, трижды широко открывала рот, потом мертвенно побледнела и без чувств повалилась вперед. Элиас, внезапно вышедший из забытья, успел лишь схватить ее за волосы. При этом она сильно ударилась головой об угол козел. Элиас бросил вожжи и рывком поднял девушку, иначе она оказалась бы под колесами. Он обвил ее руками свою шею и изо всех сил прижал к себе бесчувственное тело. «Она же совсем больна», — хотел было крикнуть Элиас, но удержался.

Второй и последний раз в жизни сердце Эльзбет было прижато к его сердцу, и бились они не только в лад, но как бы единым пульсом, как это уже слышал пятилетний Элиас тогда, у ручья. Тут Йоханнес Элиас Альдер снова взревел так жутко, будто пришел его смертный час. И его нерешительность была жестоко посрамлена как обыкновенная ложь, и надежда воспрянула с невероятной силой, и он кричал в голубые небеса, что больше не может жить без Эльзбет. О, как только мог он сомневаться в том, что Эльзбет предназначена ему самим Богом!

Он прикрыл голову Эльзбет своими бесконечно нежными ладонями, и когда она очнулась, отвечал на ее тревожные и сбивчивые вопросы усыпляющим: «Все хорошо, Эльзбет. Все хорошо». Потом он бережно уложил ее на грубые мешки с крупой, припасенной для быков, развернулся и погнал домой, все время следя за тем, чтобы колеса не угодили в колдобину, не наехали на камень или пенек. По дороге он думал о том, что хорошо бы нарушить клятву и, как только девушка выздоровеет, намекнуть ей… выдержав, конечно, определенный срок… что он любит ее и хочет на ней жениться. Он действительно размышлял об этом, так как воля его окрепла.

Недель десять спустя, жарким июльским вечером, когда Эшберг утопал в аромате сухого сена, Петер подкрался к дому Зеффа и бросил камешек в окно Элиаса, а затем крикнул, что хочет поговорить об одном неотложном деле. Элиас немедленно попросил его подняться. И Петер сообщил, что Эльзбет уже беременна и что у нее есть личное, очень личное пожелание, чтобы Элиас украсил свадьбу игрой на органе. А он, Петер, пришел, чтобы сказать это другу раньше, чем тот узнает новость от других.

На самом же деле Петер явился для того, чтобы посмотреть, каким светом блеснут глаза Элиаса при этой вести. И Петер увидел, что глаза Элиаса на какое-то время погасли.

Тут Элиас окончательно понял, что надежда его была совершенно напрасной. И ему стало ясно, что Бог обманывал его на протяжении всей жизни. Тогда он решил провести еще одну ночь в церквушке Эшберга. Он пошел туда и криком убил в себе Бога.

Бог убоялся Элиаса

Церковные двери громыхнули с такой силой, что кованая люстра храма дрогнула и запела. А может быть, звук его душераздирающего смеха раскачал люстру? Когда двери захлопнулись, боль его уже не знала пределов и он начал так жутко хохотать, как будто это был смех дьявола, завоевавшего наконец этот мир. В сердце царила такая же тьма, как и в храме, и если Вечный Свет надежды еще робко теплился на хорах, то в этом человеке остался лишь холодный обрывок фитиля.

Он окунул два пальца в сосуд со святой водой и облизал их, еще раз окунул и снова облизал. Затем бешеным громыхающим шагом двинулся вперед, перепрыгнул через резную перегородку и встал перед дарохранительницей. Он все еще смеялся, когда ему показалось, что в церкви он не один.

Он тотчас умолк, без страха обернулся и впился глазами в темноту нефа. Какое-то время он стоял неподвижно, прислушивался, всматривался с полуоткрытым ртом, но так ничего и не услышал, никого не обнаружил. Он повернулся в сторону алтаря, достал из кармана огниво, зажег алтарные свечи, а потом и все другие свечи храма. Осветить неф требовалось для того, чтобы можно было видеть Бога, если уж человек вознамерился говорить с Ним. Когда он зажег свечи последнего отрезка Крестного пути, он снова подошел к дарохранительнице, обеими руками прикоснулся к резному дереву, затем нежно погладил ими свое лицо и надолго замер в полной неподвижности. Лицо его становилось все мрачнее, на лбу взбухли вены.

— Боже, где же промысл Твой в моей жизни?!! — исторглось наконец из его уст, и он все снова и снова кричал, повторяя этот вопрос. А когда голос начал уже хрипнуть, пальцы Элиаса растопырились и судорожно сплелись в искаженное подобие крестного знамения.

Он пал на колени и лишь теперь мог говорить спокойнее.

— Великий и всемогущий, — с огненным жаром продолжал он, — Ты, сотворивший людей, все живое, Вселенную и звезды. Зачем сотворил Ты меня, Йоханнеса Элиаса Альдера? Разве не сказано в Писании, что Ты совершенен? Но если Ты совершенен и добр, зачем творишь Ты горе, грех и боль? Зачем любуешься Ты моей печалью, уродством глаз моих, несчастьем моей любви?

Взгляд его задержался на отделанной перламутром дверце дарохранительницы.

— Зачем Ты унижаешь меня? Разве не но Своему образу и подобию Ты создал меня? Ведь этим Ты унижаешь Себя, Ты, Бог безбожный!!!

Он опустил глаза.