Сестренка из преисподней

– Сергиус Гнидас, не должно певцу, утерявшему лиру, так отступать… – И подлый кентавр выудил откуда-то из-за спины рогульку с натянутыми струнами. А ведь я определенно видел нечто подобное, но когда и где?! Не помню…

Вот, забирай! Инструмент твой в порядке полнейшем, и громко
Песнь нам исполни, такую, чтоб вспенились волны! Сам Посейдон
Благосклонен к Орфею и слуг его верных держать не посмеет на месте.
Пой же, герой! Раз супруга и публика просят, пой благозвучно, и, может,
Муза тебе поменяет прозвание, ибо с именем гнусным певцом быть
Достойным непросто…

– Да не умею я петь! И стихи сочинять тоже не умею! – неуверенно возмутился я. Волчица и кентавр обменялись подозрительными взглядами, словно врачи в психбольнице.

– Сереженька, бедный мой. – Волчий язык нежно-нежно лизнул меня в нос. – Я так надеялась… Не обижайся на нас. К тебе вернется память, и ты все-все вспомнишь. Что я твоя жена, что нам надо спасти Банни и что ты – поэт. Самый-самый!

Она лизнула меня еще раз и отвернулась, пряча слезы. Я тоже опустил голову, стараясь не смотреть в ее сторону. На этот раз со мной обращались вежливо, хоть и не развязали, но просили и уговаривали, а я не смог им помочь… неудобно. Стихи, видите ли, их не устраивают… А я виноват, что у меня память дырявая, как решето?! Что помню, то и читаю. Свои почитать… певец… поэт… самый-самый… Особенно обидным было то, что я действительно ощущал нечто… вроде зуда на языке. Какие-то очень далекие образы, рифмы, строфы бились в поисках свободы. К тому же это было очень похоже на стихи. Не знаю чьи, не знаю откуда, ничего не знаю, но они требовали выхода…

Вкус медной денежки во рту под языком…
Харон весло обмакивает в Лету.
Я сам с собой сегодня не знаком
И в каждой песне путаю куплеты.
Мороз, мороз!
Ты не морозь меня.
Чего стараться? Ни жены, ни дома…
Никто не ждет, а белого коня
И след простыл…
Ночная глаукома
Навеки ограничивает взор
Одним пятном безлико-грязной формы.
Лишь зодиак чеканит свой узор,
И парки судьбы расшивают в нормы.
Нормально…
Отдышавшись до петли,
Простить, смешав, потери и утраты,
Всеядности кладбищенской земли
Пожертвовав тупой удар лопаты.
За все мои высокие грехи
Мне денег в рот
Досыпят сами боги,
Чтоб я молчал и не читал стихи,
Мешая перевозчику в дороге…

Лодка двинулась с первой же фразы. Мы летели поперек черной реки, сквозь плотный туман, со скоростью ракетоносного крейсера. Старый перевозчик отложил весло, судорожно вцепившись в борта. Кентавр присел на задние ноги и недоуменно вертел головой, пытаясь осознать происходящее. А серая волчица стояла ровненько, как скульптура, и буквально не сводила с меня восхищенно-влюбленного взгляда. Это было так… приятно?! Неприятности начались, когда прозвучала последняя строка, и я почувствовал, что задыхаюсь… Мой рот оказался под завязку набит теплыми металлическими кружочками, и если бы лодка резко не врезалась в берег… Подавился бы как минимум! Я же был связан и ничем не мог себе помочь, не мог даже позвать на помощь. От толчка я кубарем свалился с приступочки и здорово треснулся лбом о днище. Это меня спасло. Я выплюнул на дно лодки столько золотых, серебряных и медных монет, сколько ни за что не поместилось бы у меня в обеих ладонях.

– Я все-таки думаю, что это был хороший поступок. Хотя, конечно, хозяин использовал колдовство, но исключительно в благих целях… К тому же по принуждению…

– Ша, Циля! У меня нету резона с тобой спорить… Лучше подвинься и дай мне во-он ту монетку. Ой-е! Серебряный раритет с совой богини Афины! Братан, ты знаешь, сколько дают за такую малышку на аукционе Сотби?

* * *