Сестренка

Поступить в пединститут не получилось ни на исторический, ни на филологический. Прошла только в библиотечный вуз. Но и этому была рада — ведь Дворцовая же набережная…

Девяносто первый стал годом моего выпуска. Институт вместе с Ленинградом закончились как-то внезапно — казалось, что я провела в самом красивом городе страны не пять лет, а пять дней. Я плакала, защищая диплом, и на выпускном тоже.

Правда, меня распределили не в снулый городишко типа того, где я выросла — как же я боялась такого исхода! — а в местечко на границе с Норвегией, прямо у Баренцева моря. К моменту, когда заселилась в общежитие и мне рассказали, что здесь обитают в основном военные, я уже смирилась со своей участью и даже была почти рада. Ощущалось, что все в стране непрочно, и то, что государство решило мою судьбу на ближайшие три года, я восприняла как благо. К тому же я понимала: родители в случае чего не помогут — их выселили из служебной квартиры, потому что их предприятие первым в нашем неказистом городке приватизировали. Неудачно…

Я убеждала себя, что через три года вернусь в Ленинград — вернее, в Санкт-Петербург, — его на тот момент уже переименовали. Я не знала, что больше никогда в этом городе не побываю… Не знала, что мне придется сменить одиннадцать гарнизонов. Не знала, что вскоре должна буду прежде всего заботиться о чистоте офицерских рубашек (оказалось, с грязью на краях воротников лучше всего справляется щавелевая кислота). Я не знала, что всю себя должна буду отдать обустройству убогого быта.

Да — вскоре я вышла замуж.

* * *

«Се жених грядет в полуночи», «Се жених грядет…», «Се жених…» — я люблю, чтобы ко мне, когда глаза еще сомкнуты и сознание полусонное, приходили слова из литургии. Я себе говорила в таких случаях: это означает, что день пройдет хорошо.

По утрам я неизменно отправляла сообщения Юле и Юре. Спрашивала у дочки: «Как дела?» — и знала: если все хорошо, она ответит «Норм», а если что-то не ладится, ответит ехидным «С божьей помощью». В Бога она не верила.

Юра же на мои послания не отвечал совсем. Иришка сообщила, что он уехал в отпуск, но не к ее родителям под Псков, куда они собирались на два месяца, а в Краснодар. Военная часть оплатила билеты именно туда. После злополучного ужина он не звонил и не писал, что Иришка, видимо, расценила как признание в инцесте. В тот день, убаюкивая Анюту в ее отсутствие, я увидела бланк заявления о разводе.

— Ты не считаешь, что, прежде чем разводиться, надо его хотя бы выслушать? — Мой вопрос звучал обвинительно, хотя я прекрасно понимала Иришку.

— Он же сбежал, — жестко ответила она. — В новогоднюю ночь я просила его рассказать все, как было, но он только замахивался на меня и орал: «Ты мне не жена, если этой грязной шлюхе поверила». Сестру изнасиловал, на жену замахнулся, значит, завтра ударит. Зачем мне все это? Я — нормальный человек.

— Значит, я — ненормальная, по-твоему, раз жила с алкоголиком-мужем, раз хочу хотя бы выслушать насильника — если уж ты Юру решила называть так? Ненормальная?

Иришка сухо ответила:

— Вы все — ненормальные. Я подаю на развод и уезжаю к родителям. Меня достала ваша семья.

Я отправилась в храм — не в тот, в который ходила постоянно. Моим обычным пристанищем на выходные был грандиозный кафедральный собор — если сравнивать с текстами, то он, несомненно, роман-эпопея, — но сегодня я пришла в маленькую церквушку на пригорке у реки — эдакая неприметная книжица в мягкой обложке.

Служба уже закончилась.

— Собралась пол помыть, а тут… — проворчала недовольная бабушка, гасившая свечи.

Мне стало неловко, и я, быстро приложившись к престольной иконе (здесь это было «Умиление»), вышла из основного придела. Я успела прошептать Божьей Матери что-то вроде: «Хоть бы хлипкого мира в мой дом — пусть все будет не лучше, но хотя бы как было до Юлиного тоста. Пожалуйста, пусть будет».

* * *

Я пыталась убедить себя, что не все, что говорила Юля, было правдой.

Пару недель я не решалась ее проведать: не была уверена, что она согласится поехать со мной в Лавру. А отправляться нужно немедленно.

Наконец я пришла к ней.

Открыла мне девушка, с которой Юлька снимала квартиру. Когда я увидела ее подругу, сразу же подумала: «Что общего у нее с моей дочерью? Такая полная и неряшливая…» — но тут же одернула себя за эти мысли: и когда же я перестану обращать внимание на внешнее? Прости меня, Господи…

— Юля ведь дома? Мы договаривались, что я зайду.

— Вообще, она спит.

— Как спит?

— Мне кажется, она нечаянно выпила больше «донормилки»[1], чем ей выписал врач.

— Она что, пьет успокоительные? — неприятно поразилась я.

— Это препарат, нормализующий сон, — снисходительно объяснила девушка. — Но вообще да — она еще и антидепрессанты пьет.

— Как? Зачем? Привыкнет же! Это очень вредно…

— Вообще, эти препараты, если прописаны врачом, принимать можно без опасений, — обрушила на меня девушка новую порцию снисхождения.

— Ладно, я подожду, когда она проснется. Можно?

— Конечно. Юлина комната — там, рядом с кухней, но вообще вы пока можете посидеть в моей, чтобы ее не разбудить.

Она все время говорила «вообще».