Сестричка

Снаружи стояли два «кадиллака», «линкольн-континенталь» и «паккард-клиппер». Цвет и номер «кадиллаков» были не те. На другой стороне улицы какой-то парень в бриджах, перебросив ноги через открытую дверцу, развалился в «лансии» с низкой посадкой. Он курил, глядя на бледные звезды, знающие, что от Голливуда нужно держаться подальше. Я по отлогому холму поднялся на бульвар, пройдя квартал на восток, вошел в душную, словно карцер, телефонную будку и набрал номер человека, прозванного Пеория Смит, потому что он заикается. Связь между делом Оррина и Пеорией – это одна из маленьких тайн, раскрывать которые мне недосуг.

– Мэвис Уэлд, – сказал я. – Телефонный номер. Это Марлоу.

– Яс-с-сно, – ответил он. – М-м-мэвис Уэлд? Тебе нужен ее т-телефон?

– Сколько с меня?

– Д-десять долларов.

– Считай, что я не звонил.

– П-постой! Давать телефоны малышек не положено. Для помощника реквизитора это большой риск.

Я молчал, вдыхая то, что выдохнул.

– И адрес дам, само собой, – прохныкал Пеория, забыв о том, что он заикается.

– Пять долларов, – сказал я. – Адрес у меня уже есть. И не торгуйся. Не думай, что ты единственный, кто за плату сообщает не внесенные в справочники телефонные номера...

– Ну подожди, – недовольно сказал он и пошел за хорошо известной мне маленькой красной записной книжкой. Заика-притворщик. Когда он волновался, заикание его как рукой снимало. Возвратясь, Пеория сообщил мне номер.

Конечно же, из Крествью. Если в Голливуде номер у тебя не из Крествью, ты никчемность.

Открыв дверь стеклянно-металлической камеры, чтобы не задохнуться, я снова завертел диск. После двух гудков ответил томный женский голос. Я тут же снова закрыл дверь.

– Да-а-а, – проворковал голос.

– Мисс Уэлд, пожалуйста.

– А кто звонит мисс Уэлд, можно узнать?

– Уайти просил меня срочно передать ей несколько снимков.

– Уайти? А кто он такой, амиго?

– Главный фотограф киностудии, – сказал я. – Неужели не знаете? Если вы скажете мне номер квартиры, я подойду. Тут всего несколько кварталов.

– Мисс Уэлд принимает ванну. – Моя собеседница засмеялась. Там, где находилась она, ее смех, очевидно, звучал серебряным колокольчиком. Там же, где находился я, – создавалось впечатление, будто кто-то двигал кастрюли. – Но вы непременно приносите фотографии. Я уверена, ей не терпится взглянуть на них. Номер квартиры четырнадцать.

– И вы будете там?

– Ну конечно. Само собой. Надо ли спрашивать?

Я повесил трубку и нетвердым шагом вышел на свежий воздух. Парень в бриджах все еще высовывал ноги из «лансии», но одного из «кадиллаков» уже не было, а на стоянке появились два «бьюика» с откидным верхом. Я позвонил в четырнадцатую квартиру и прошел через патио, где алая китайская жимолость освещалось маленьким прожектором. Еще один прожектор освещал большой декоративный пруд с множеством жирных золотых рыбок и неподвижные листы лилий; сами лилии плотно закрылись на ночь. У пруда стояла пара каменных скамеек, на газоне пустовали качели. Дом казался не особенно дорогим, хотя в том году все дома были дорогими. Квартира находилась на втором этаже, одна из двух дверей выходила на широкую лестничную площадку.

На звонок дверь открыла высокая брюнетка в галифе. «Соблазнительная» было бы для нее весьма слабой похвалой. Галифе, как и ее волосы, были угольно-черными. Шелковая блузка – белой, шею неплотно облегал алый шарф, правда, не столь яркий, как губы. В крошечных золотых щипчиках она держала длинную коричневую сигарету. Пальцы изобиловали кольцами. Черные волосы посередине разделял пробор. Вдоль тонкой загорелой шеи свисали две толстые блестящие косы. Каждая с алым бантом. Однако маленькой девочкой брюнетка была уже давно.

Она глянула на мои пустые руки. Студийные снимки обычно слишком велики, чтобы уместиться в кармане.

– Мисс Уэлд, пожалуйста, – сказал я.

– Можете отдать снимки мне. – Голос ее был холодным, ленивым, надменным, глаза же – совсем иными. Затащить ее в постель казалось не труднее, чем побриться в парикмахерской.

– Извините. Я должен отдать их ей лично.

– Я же сказала, она принимает ванну.

– Я подожду.

– Насчет снимков – это вы серьезно, амиго?

– Совершенно. А в чем дело?

– Ваше имя?

Теперь ее голос ворковал, трепетал, вздымался, опускался, в уголках губ очень медленно, не быстрее, чем ребенок ловит снежинку, появлялась нежная, манящая улыбка.

– Последний фильм с вашим участием был великолепен, мисс Гонсалес.

Она распрямилась и затрепетала от радости. Вспыхнувшая молнией улыбка совершенно преобразила ее лицо.

– Но ведь фильм же был отвратительным, красавчик, – оживилась она. – Форменная чепуха. Вы прекрасно знаете, что чепуха.

– Раз там снимались вы, он не может быть чепухой, мисс Гонсалес.

Она отошла от двери и поманила меня за собой.

– Выпьем. Опрокинем по стаканчику, черт возьми. Обожаю лесть, даже самую грубую.

Я вошел. Упрись мне в поясницу дуло, я бы ничуть не удивился. Мисс Гонсалес стояла так, что, входя, я задел ее грудь. Аромат ее духов был прекрасен, как Тадж-Махал при лунном свете. Закрыв дверь, она танцующей походкой направилась к маленькому бару.