Сестрички не промах

Парни трудились, и дело вроде бы спорилось, но покоя мы лишились окончательно. Вместо того чтобы достойно трудиться, наблюдали за каждым ударом лопат помощников, а также прислушивались: не раздастся ли вожделенный лязг металла по крышке сундука. В общем, не работа, а сущие мучения. Вечером мы с Мышильдой единодушно пришли к выводу, что никакой пользы от этакой помощи нет. Находясь в скверном расположении духа, я объявила вечер безалкогольным, чем повергла Евгения Борисовича в уныние, и напомнила Михаилу Степановичу, что его больничный лист закрыт и он сегодня заступает на ночное дежурство. Михаил Степанович пробовал было возражать, не учтя моего гневливого состояния, в результате чего отправился в шалаш, не закончив ужин. Иннокентию Павловичу тоже досталось, я лично осмотрела его колено и заявила, что в пределах километра он может передвигаться самостоятельно и неплохо бы ему взять на себя кое-какую работу по дому. После чего Иннокентий затих, Евгений убежал в неизвестном направлении, а мы с Мышильдой устроились в палисаднике послушать соловья.

* * *

В пять утра меня разбудила сестрица. Ее лицо, всклокоченные волосы и бурно вздымавшаяся грудь выдавали крайнюю степень праведного возмущения.

— Что? — испуганно спросила я, вскакивая, как солдат по тревоге.

— Нет, ты посмотри, — рычала Мышильда и в одной футболке кинулась впереди меня на пустырь. Я тоже забыла одеться и неслась следом, чувствуя, как от закипающего во мне гнева дрожит земля. — Вот! — рявкнула Мышь, ткнув пальцем в свежий раскоп.

Ночью троюродный потрудился на славу: больше половины площади под бывшим флигелем было аккуратно раскопано. Я заметила, что Эдуард так же, как и мы, копал на метр в глубину.

— Да. — Горько вздохнув в ответ на Мышильдино возмущение, я присела на корточки и спросила:

— А где наш сторож?

Мы прислушались и разом уловили знакомую мелодию: предпоследний выводил носом «Люди гибнут за металл». Это явилось последней каплей в чаше моего терпения. Я шагнула к шалашу, извлекла ничего не понимающего. Михаила Степановича, вынесла его на улицу и, поставив лицом на восток, где находился родной город, сказала:

— Наша встреча была ошибкой.

— Елизавета… — пролепетал он, я вздохнула и добавила:

— Я не могу вам больше верить. Сердце мое разбито вашим пренебрежением к важнейшему для семьи делу. Прощайте.

Я торопливо вернулась в дом, Мышильда, пританцовывая, ждала меня на крыльце.

— Ведь чуяло мое сердце, чуяло, — всплеснув руками, начала она. — Ведь всю ночь тараканы снились. Бабка Настасья всегда говорила: таракан, значит, к утрате и неприятностям, а они сегодня так и кишели. Я еще во сне подумала, не иначе как братец роет. А под утро точно в бок кто толкнул. Глаза открыла, а перед мысленным взором тараканы шныряют. Не выдержала, пошла пустырь проверить, а там… Нет больше моего терпения, — покачала она головой. Я была с ней полностью согласна: терпения и у меня не было, а то, что тараканы снятся к несчастью, мне известно доподлинно. Дважды я выходила замуж и дважды в ночь перед свадьбой видела во сне тараканов (причем в первый раз тараканы были мелкие, черные и почему-то говорили басом, а во второй — рыжие, без усов и страшно подвижные).

Чтобы успокоиться, мы выпили чаю, потом кофе, потом по рюмке коньяку (его Мышильда прятала в белье) и закончили опять-таки чаем. Потом я сказала:

— Надо ставить капкан.

Сестрица вздохнула:

— За нанесение телесных повреждений и увечий статья есть.

— А мы не на него ставили, а он попал случайно, не ходи, где не надо, и не попадешь.

Сестрица скривилась, потосковала, глядя в окно, и сказала со вздохом:

— Если нам по ночам сторожить, днем производительность труда резко упадет, а поручить это дело серьезному человеку не можем по причине отсутствия такового. Ничего не поделаешь, придется ставить капкан. Охотничий магазин в городе должен быть.

Мы дружно взглянули на часы: для любого магазина было еще слишком рано. Чтобы зря не терять времени, пошли копать. Рыли с остервенением, то и дело косясь в сторону бывшего флигеля: невеселые мысли о чужой удаче бередили душу.

— Все-таки интересно, почему он там роет? — проворчала Мышильда.

— Вот и хорошо, что там, — попробовала утешить я. — У него карта не правильная.

— А вдруг правильная? — испугалась она.

— Правильная у нас, — рассердилась я. — Будем придерживаться первоначального плана, а на вредителя капкан поставим.

Тут появился Михаил Степанович со следами страшных страданий на лице и с лопатой в руках. Не говоря ни слова, он присоединился к нам и начал работу с усердием, которому могли бы позавидовать первые метростроевцы. Через полчаса следы страданий с его лица исчезли, лик предпоследнего озарился чудесным светом, и он тихо, но с чувством исполнил «Не шей ты мне, маменька…». Мы с сестрицей продолжали делать вид, что не замечаем ни самого Михаила Степановича, ни его трудолюбия, и он в отместку нам спел «Лучинушку».

Я взглянула на часы, потом, отмерив шагами изрядное расстояние, провела по земле черту лопатой и сказала бывшему мужу:

— Вот по это место. И не вздумай халтурить.