Сестрички не промах

Шансов уйти у братца не было, он еще только пытался открыть машину, а я уже затормозила рядом, выскочила из кабины, схватила его за плечо и съездила кулаком в челюсть. Он охнул и стал сползать на землю, а я подхватила сумку, поставила ее на капот и расстегнула «молнию».

— Что? — спросил Иннокентий Павлович, вытаращив глаза так, что они буквально вылезли на лоб.

— Ничего, — простонала я в ответ.

И точно. Ни одного червонца или хотя бы завалящего бриллианта. Сумка до отказа набита долларами, и хотя бы какое колечко на память о прадеде. В этот момент разом произошли две вещи: троюродный начал подавать признаки жизни, а из-за угла с диким воем выскочили милицейские машины, первая притормозила, и из нее посыпался народ, Максим впереди всех. В настоящий момент ни с кем из них встречаться мне не хотелось. Я бросилась к «Фольксвагену», оставив сумку на чужом капоте, предварительно еще разок стукнув братца, чтобы он, очухавшись, чего доброго не сбежал. Мышильда не перестает повторять, что милицейские жуткие неумехи и вороны, а в таких делах я ей доверяю.

Иннокентий Павлович занял водительское место, я еще дверцу не успела захлопнуть, а мы уже неслись вперед, в буквальном смысле не разбирая дороги. Одна милицейская машина осталась возле братца, а вторая предприняла попытку догнать нас. Неудачную. Преследователи были на «Жигулях», а Иннокентий Павлович что твой гонщик, если, конечно, машина, на которой он выступает, не его личная. «Фольксваген» был моим, и мы ушли.

* * *

Через несколько минут Иннокентий тормозил возле палисадника, Мышильда кинулась ко мне.

— Ну?

— Там только баксы, — сказала я, зная, что наношу сестрице тяжелый удар. Она восприняла его с наследственной стойкостью. Нахмурилась и сурово спросила:

— Лизка, ты ведь баксы не свистнула?

— Господь с тобой, — обиделась я. — Я же честная девушка. «Бабки» чужие.

— Могла бы и прихватить пачку, от государства не убудет, — совершенно неожиданно встрял Иннокентий Павлович. Я схватилась за сердце, а Мышильда, погрозив ему пальцем, заявила:

— Все ваше адвокатское племя такое: лгуны и корыстолюбцы.

Тут Мышильда что-то вспомнила и закружилась, вроде как не знала, в какую сторону кинуться.

— Лизка, — сказала она досадливо. — Сейчас менты понаедут, а у нас вещественные доказательства не на месте.

— Чего? — не понял Иннокентий, но Мышильда уже тянула его за рукав к крыльцу, на ходу объясняя:

— Сиди в доме, если они приедут, малость их задержи.

Иннокентий пошел в дом, а мы бросились на пустырь, прихватив обычное орудие труда, то есть лопату.

— Бумажник Боцмана в крапиве зарыт, а должен быть в подземном ходе.

— Если Макс мент, а это и дураку ясно, он знает, что при мумии документов не было.

— Знает, не знает, а положить надо туда, где взяли. Сокрытие вещественных доказательств… — завелась Мышильда, но я перебила:

— Да ладно, знаю я, знаю…

В общем, мы пакет из земли вырыли и с ним рванули к подземному ходу, открыли дверь и сказали в два голоса: «Ступенька», — но все равно едва не упали. Мышильда при помощи носового платка извлекла из пакета бумажник.

— Значит, так, мы здесь были вчера, ход нашли случайно, а вот никакой мумии не видели.

— А Максим скажет…

— А Максим может говорить что угодно.

Мышильда огляделась и решила бросить бумажник с ключами возле стены, но не удержалась и взглянула на доллары.

— Возьми, — предложила я. — Никто ведь про них не знает.

Сестрица насупилась.

— Я знаю. И душу за баксы не продаю. Вот если бы тридцать царских червонцев, три колье…

Мышильда все перечислила и успокоилась, но ненадолго.

— Черт, Сашкины-то баксы у тебя где?

— В машине Иннокентия Павловича.

— Надо его на почту послать, пусть отправит их бандеролью на твое имя. Домой вернешься и получишь. Береженого Бог бережет, — мудро рассудила сестрица и кинулась к Иннокентию, а я подумала, что не худо было бы заглянуть в дыру. И заглянула, но без особого успеха. Темень была жуткая. Немного протиснувшись вперед и вытянув руку, я смогла нащупать холодные плиты древнего фундамента.

— Точно двенадцатый век, — сказала я со вздохом. Между тем Мышильда вернулась и крикнула:

— Ты чего там?

— Дыру смотрю! — проорала я в ответ. — Принесла бы ты фонарь…

В Мышильде вновь заговорила страсть к археологии, и она спустилась с фонарем ко мне, со вздохом заявив:

— Хоть полазить напоследок.

Мы протиснулись в дыру. Вдоль всего нашего фундамента с этой стороны был узкий проход, Мышильде надо было идти согнувшись, а мне так просто пробираться на четвереньках. Через несколько метров коридор резко сворачивал налево, мы тоже свернули и увидели точно такой же коридор, он терялся во тьме.

— Пойдем? — неуверенно спросила Мышильда.

— Пойдем, — кивнула я. — Вдруг там что-нибудь интересное.

Я стала прилаживать фонарь на шею, чтобы освободить руки. Если вид передвижения, избранный мною, называется «на четвереньках», так он должен соответствовать действительности. Пока я возилась с фонарем, Мышильда чутко водила ушами и вдруг спросила:

— Слышишь?

— Чего? — не поняла я, тишина стояла в подземелье вроде могильной.

— Ну так послушай…