Сестры

– Роберт, Роберт, – воскликнула она, слегка поморщившись, при виде его фрака. – Как замечательно, ты приехал вовремя. Знаю, у вас, докторов, привычка опаздывать. Заходи, дорогой, возьми шампанского. Знаешь, тебе нужно будет выступить с небольшой речью, хорошо, дорогой? Немного позже.

Роберт пробурчал согласие, слегка отступив назад, чтобы избежать бурного фонтана энтузиазма, срывавшегося с ее губ. Она попросила его не пить слишком много и не пропустить момент выступления. Волноваться было незачем. В Голливуде восьмидесятых годов желающих напиться было мало. Ведь это могло быть использовано против вас, а необходимость напиться была бы истолкована как признак того, что вы делаете вид, будто вас это не волнует. Иначе зачем было вообще приходить на этот вечер и разыгрывать комедию?

– Минуточку, дай мне вспомнить. Где же ты у нас сидишь? А, вспомнила. За столом с Аароном и Кэнди Спеллинг. Рядом с Шери Лэнсинг, мне кажется. Да, правильно. Через одну-две минуты все садимся за стол.

Она двинулась дальше, подобно белому торнадо. Разбивая пары и реорганизуя группы, как одержимый манией садовник.

Роберт Фоли угрюмо посмотрел по сторонам. Столы были расставлены во дворе, залитом светом свечей; шампанское предлагали на небольшом зеленом газоне, разбитом чуть ниже. Темно-розовые скатерти покрывали столы, на них лежали салфетки более светлых оттенков розового цвета, а посредине столов стояли прекрасные букеты благоухающих роз, прекрасно сочетающиеся с убранством столов. Вход во двор был обсажен двенадцатью большими кизиловыми деревьями, усыпанными цветами, а вокруг, где только можно, стояли напольные вазы с цветущими ветвями кизила.

– Обед подан, – произнес мажордом. Нелепая фигура, входящая в штат слуг Версальского дворца.

Все поторопились подчиниться, понимая, что если качество блюд соответствует декору и шампанскому «Дом Периньон» урожая 1982 года, то во время обеденной церемонии будет выдержано строгое расписание. Некоторые уже взглянули на меню, когда отыскивали свои места за столом. Первым блюдом предлагался лобстер, а его следовало есть горячим.

Роберт первым сел на свое место. Справа от него сидел какой-то незнакомый благотворительный комиссар, похожий на школьного учителя. Слева должна быть пока не приехавшая Шери Лэнсинг, в прошлом модель, бывшая руководительница в «Юниверсал», а ныне владелица собственной кинокомпании.

Роберт Фоли повернулся направо и прочел первые строки из своего крайне ограниченного репертуара.

– Какие прекрасные цветы, – выдавил он из себя без тени энтузиазма.

В этот момент кто-то проделал то, что обычно выводило его из себя. Чьи-то руки сзади закрыли ему глаза. Теперь придется угадывать, кто, черт его подери, это мог быть.

Затем Роберт Фоли почти физически ощутил, как внутри щелкнул выключатель, по нервам потек электрический ток. Он потек по всему телу, заглушая начавшее было подниматься безумие. Сердце радостно и облегченно забилось.

Она склонилась низко к его уху, все еще оставляя его глаза в восхитительной темноте, аромат ее тела медленно опутывал его со всех сторон. Почти касаясь губами, она тихо прошептала:

– Я люблю тебя, Роберт Фоли, и я забираю тебя обратно.

24

Ивэн Кестлер не останавливаясь ходил по толстому ковру, устилавшему пол в офисе. То же, вероятно, испытывал приговоренный к экзекуции. Он стоит на помосте, толпа снизу взирает, разглядывая, раскрыв рты, желая рассмотреть во всех подробностях, как он будет умирать. Умрет ли он, как джентльмен – с усмешкой на устах и с глубокомысленным афоризмом, который будут вспоминать после его ухода в мир иной? «Говорят, что я способен создать художника, я же хотел доказать, что я также способен его и уничтожить». Прощай, Ивэн. Или же начать невиданную борьбу? Все надеются именно на это – увидеть отчаянную попытку облаять и укусить мучителя, изрыгнуть из себя мелкие колкости в ответ на удар, который покончит с тобой.

Он перестал ходить и присел за рабочий стол. Существовало два выбора. Можно было грациозно увильнуть в сторону, может быть в Венис, на месяц или два, предаться обществу красоток и мальчиков в Киприани; затем эмигрировать в Европу, погубив таким образом свою репутацию. Так можно сохранить деньги, то, что есть сейчас. Жизнь будет физически беззаботной, но психологически – пыткой. Он по-прежнему останется Ивэном Кестлером, но никогда уже не будет единственным, особенным или даже значительным. Или же можно бороться, поставив на карту не только свою репутацию, но и финансовую независимость. Если он поставит на карту все и превратности судьбы возьмут над ним верх, то его ожидает одинокая бедная старость, попытка спастись от упреков за бумажной стеной. Но на этом пути была хоть какая-то надежда.

Ивэн судорожно писал в лежащем перед ним блокноте, шариковая ручка «Сантос» летала туда и сюда, когда он подводил итоговые суммы.