Сестры

Но Джули не стала смотреть, она не желала видеть. Ей хотелось любой ценой растерзать и покалечить этих двоих, издевавшихся над ней.

Она стояла посередине комнаты, переполненная яростью.

– Я рассчитаюсь с вами за это. Обещаю. Клянусь. Я сорву съемки фильма. Я все разрушу. Вы слышали? Вы слышали?

– Только попытайся, и ты погибнешь сама. Убирайся ко всем чертям из моего кабинета. – Ярость, вскипевшая в Пите Ривкине, не уступала гневу Джули. – Или мне придется позвать служителей безопасности, чтобы вышвырнуть тебя отсюда.

Джули Беннет, развернувшись, направилась к двери; глаза ее наполнились слезами, они размывали очертания комнаты. В то же время изнутри ее жгла удовлетворенная улыбка Джейн.

– До свидания, Джули, – сладким голосом проговорила Джейн, – у меня такое предчувствие, что мы с тобой больше не увидимся.

Оказавшись по другую сторону двери, Джули Беннет в душе бросила ей свой вызов: «Ты поплатишься, да, ты поплатишься. И весь мир скоро будет смотреть на тебя Джейн. Неважно, во что это мне обойдется. Мир увидит тебя всю… больше, чем мечтал увидеть… и даже больше, чем хотел бы».

Мечты Билли Бингэма парили высоко в небесах, купаясь в последних лучах заходящего солнца. Длинные и стройные тени упали на пляж, и горячий песок приятно струился между пальцами ног. Мир вокруг него менялся, переходя от радостного дня к беспокойной ночи.

Еще часа два назад мотоциклисты, велосипедисты, подростки на скейтах поражали праздногуляющих калейдоскопом красок, объяснялись немыми жестами, языком телодвижений, все неземные ощущения можно было постигнуть здесь, на самом краю света, где земля вела непрерывное сражение с океаном. Здесь был волшебный мир крутобедрых красавиц – длинноногих, с бронзовым загаром и чарующей улыбкой, зовущей и многообещающей, когда они подобно мечтам проплывали мимо, а так же стройных загорелых незнакомцев с рельефными мускулами и крайне низкими моральными критериями.

Однако теперь едва заметное смещение в цветовой гамме дня преобразило пляж. На арену понемногу стали выходить призраки, а жители солнечного побережья – потихоньку исчезать. Наступала очередь ночных созданий, и скоро пляж заполнится почитателями наркотиков; приверженцами секса на камнях под угрозой острого, как бритва, ножа; подростками, убивающими время и ведущими единоличную борьбу с консерватизмом поколений восьмидесятых годов.

Билли улыбнулся про себя, глядя, как из темных аллей начали выплывать темные личности. Совсем недавно ему было нечего опасаться этих людей. От затасканного пиджачка и заляпанных краской джинсов исходил аромат бедности, который чуяли эти ночные создания с ввалившимися глазами. Тогда у него был иммунитет к опасностям, и он смело бродил меж них, но теперь… теперь он жил в ином мире.

Нагнувшись, он зачерпнул рукой песок и пропустил его сквозь пальцы, словно физически ощущая восхитительное прикосновение опасности. Всего лишь в сотне ярдов находился безопасный мир студии, окруженный металлическими дверями, железными решетками и компьютеризированной охранной сигнализацией, но пока он оставался вовне, на ничьей земле, с неизвестными типами, здесь могло произойти все что угодно. Чувствовали ли они это? Понимали ли, что он оставался последним из «имущих» во владении «неимущих»?

Билли медленно двигался по направлению к крепости, которая символизировала его царственное положение в новом мире, и его разум обратился в прошлое, окинув каменистый путь, который пришлось пройти, прежде чем удалось достичь прочного положения и славы. Прошедшие один или два месяца были самыми лучшими в его жизни, начиная с величественного момента в торговом зале «Кристи», когда он упрочил свою репутацию и одолел свою бывшую любовницу, до того самого дня, когда он наконец отделался от Ивэна Кестлера.

Он воздерживался отказываться от услуг Кестлера, пока не стало очевидно, что он ему более не нужен. Заказ на написание портрета от Анненбергов открыл шлюзы всего Западного побережья, а ньюйоркцы взяли его буквально в осаду, выходя на прямые контакты с ним, страстно желая стать обладателями его картин. Он мог продавать гораздо больше, чем успевал писать, и если цены сохранятся на прежнем уровне, то ему понадобится год или два, чтобы удовлетворить спрос. Платить Ивэну пятьдесят процентов прибыли было бы криминальной глупостью. Поэтому он покончил с ним своей последней выходкой. Ивэн вполне заслужил это.

Предугадывая развитие событий, он благоразумно начал накапливать картины в своей студии в Венисе, а не отсылать их Ивэну в галерею на Мэдисон-авеню. Там скопилось, наверное, около сорока картин. Если их продать по нынешним ценам, не допуская их падения, то получится примерно восемь миллионов долларов. Четыре миллиона долларов за страничку письма. Четыре миллиона долларов, которые Ивэн Кестлер никогда не увидит.