Сестры

Маша принесла фотографию. Родители молодые в лесу, на прогулке в Гаграх. Стоят, улыбаются. Счастливые. Кто-то протянул ей тут же черную ленточку, и Маша попыталась привязать ее на уголок фотографии. Ленточка падала, сползала, не хотела держаться, будто сами родители никак не хотели принять свой новый статус.

– Внутрь рамки поставь, давай я помогу, – тетя Лена взяла фото пухлыми руками и начала расковыривать рамку.

Гости наблюдали. Потом суматошно решали, куда поставить портрет. На стол к блинам? Нет, не годится. На стену? Некуда. И поставили на пианино. Хорошо, что пианино нашлось. Вот и пригодилось оно наконец-то.

– Пожалуйста, Елена Львовна, скажите слово о наших любимых и безвременно ушедших, – Виталий Николаевич принял на себя роль ведущего поминок. После своей речи он пришел в более сбалансированное расположение духа.

Тетя Лена поднялась с места.

– Я никогда не забуду этот день. Утром мне позвонила Катя и сказала, что Мариночку не спасли. Она боролась всю ночь за жизнь. Но травмы очень тяжелые. И жизнь ее оборвалась. Можно сказать, они умерли с Андреем практически в один день. Вы знаете, вот в сказках говорят, что умереть в один день – это признак счастливой семейной жизни. Мне кажется, нам надо думать, что это так. Марина была замечательным, светлым человеком. Она умела любить. Она любила Андрея, своих дочек, любила наших с ней родителей. Она светилась изнутри. Я думаю, что она превратилась в свет, в ангела. Им теперь уже не страшно. Им хорошо. Они вместе с Андреем. А нам надо жить дальше и самим стать чуть добрее, чтобы они глядели на нас с неба и радовались. Мариночка, как же я теперь без тебя-то?

Тетя Лена вдруг начала выть. Вышла на кухню. За ней прошаркал какой-то старик. Гости замолчали. Сидели так длинную-предлинную минуту.

– Катерина, вы как старшая дочь… Прошу вас… Можете что-нибудь сказать? – Виталий Николаевич выглядел ужасно нелепо. И говорил нелепо. И вообще его присутствие тут тоже было нелепым. Нелепым, как сама жизнь.

– У меня есть что сказать, конечно, – голос Кати звучал холодно, уверенно, жестко, – есть что сказать. Мои родители были мирные люди. Они жили, не нарушая законов. Платили налоги, воспитали нас, отдавались работе, они учили, спасали жизни. Они были очень хорошими гражданами своей страны. Они служили своему государству. А что они получили в ответ? Государство их убило! Потому что, к сожалению, не все такие добросовестные, как мои мама и папа. В нашей стране полно халтурщиков и тунеядцев.

Виталий Николаевич коснулся Катиной руки, жестом пытаясь утешить и остановить, но Катя отдернула руку, кисель выплеснулся из стакана.

– И я не буду молчать. Я не сдамся. Я сделаю все, чтобы виновные понесли наказание за свою халатность и безалаберность. И это не жажда мести. Это жажда справедливости. И несмотря на то что меня в этом не поддерживает ни родная сестра, ни муж… – Маша оставила эту реплику без ответа, даже телом не шелохнулась, а Олег вытянулся в струну, набрал в легкие воздух, чтобы возразить, но Катя говорила все громче и быстрее: – Я буду бороться за справедливость! Мои родители не должны были умереть так быстро! Но так получилось, что у них оказалось слишком много убийц. Я обещаю, что не остановлюсь, пока не найду каждого. Аминь!

Катя сделала несколько больших глотков киселя. И вышла из-за стола.

Тишина застолья сменилась на шепот.

– Это же был несчастный случай, разве нет?

– Какие убийцы?

– Бедная девочка… Такое горе. Но держится стойко.

А Катя стояла на кухне, глядела в окно. В окне качались на ветру облезлые деревья. Рама у окна тоже какая-то облезлая, деревянная. На холодильнике сидел холщовый домовой с пластмассовыми глазами и соломенными волосами – подарок мамы. У Кати такой же дома.

– Кать, ну не заводись ты так при гостях, – услышала она голос мужа.

Он подошел и обнял ее – такой огромный медведь. Навалился на нее своим рыхлым, булькающим телом, и она почувствовала, что вот-вот задохнется. Не в прямом смысле – в переносном. Рядом с ним она была будто бы под водой.

Тетя Лена в это время разливала гостям куриную лапшу. На поминках непременно должна быть лапша.

– Маша, передаю вам слово, – Виталий Николаевич уже пожалел, что взялся вести поминальный ужин, хоть его и никто не просил.

Маша продолжала быть совой. Голова упала в плечи. В горле стоял комок, в животе узел из свернутой скатерти. Она так и не притронулась к еде и не смогла пить кисель. Все гости, сидящие за столом, воззрились на нее. Маше опять захотелось всех выгнать. «Уходите отсюда все!» – хотелось ей прокричать. Но приличия же.

Маша медлила и молчала. Виталий Николаевич издал несколько кашляющих звуков. Маша повернула голову в его сторону. Она поняла, что от нее ждут слов. Но какие могут быть слова? О чем говорить? Маше почудилось, что огромная черная птица накрыла ее своими перьями и никто ее теперь не увидит наконец-то.

– Я ничего не могу сказать. Простите.

Род