Сестры

– Я тут недавно. Но уже знаю, что при желании она бывает той еще стервой.

Девушка опускает взгляд на свои ладони. У нее длинные острые розовые ногти. Я вдруг представляю, как она кого-то ими царапает. Любую мелочь можно использовать в качестве оружия, если у тебя достаточно мозгов.

– В общем, есть один парень… Иногда он торчит за закусочной, иногда – на заправке… А если его оттуда прогоняют, он ошивается у мусорных баков на парковке. Его зовут Кэдди Синклер. Высокий такой, худой. Может, расскажет тебе что-нибудь.

– Он н-наркодилер? – спрашиваю я, но ответ и так ясен, поэтому она молчит.

Я сползаю со стула и бросаю на стол пятерку. Теперь я знаю, что делать дальше.

– Спасибо за п-помощь.

– Да пока не за что. Он ничего не делает забесплатно, и к нему обращаются, если только совсем прижмет. Так что подумай хорошенько, нужно тебе это или нет.

– С-спасибо, – повторяю я.

Она тянется к моему недопитому кофе, сжимает кружку в руке и с горечью произносит:

– Знаю я кое-что о пропавших отцах.

– Ты пришла за фирменным блюдом от Руби?

Этот неприятный голос обволакивает меня, точно слизь. Я иду от островка света в сторону длинных вытянутых теней грузовиков на парковке, пока не оказываюсь лицом к лицу с Кэдди Синклером. Его не было ни в закусочной, ни на заправке, и в итоге я нашла его у мусорных баков. Стоит, прислонившись к контейнеру. В темноте мне даже поначалу кажется, что он внушительных размеров, но потом глаза привыкают, и я вижу, какой он на самом деле жалкий и тощий. У него затуманенный, безжизненный взгляд. На заостренном подбородке – небрежная щетина.

– Н-нет.

Он поднимает ко рту длинные пальцы с сигаретой и делает затяжку. При виде малинового кончика сигареты по спине пробегают мурашки: я вспоминаю один случай, связанный с Китом. Не хочу вдаваться в подробности, но после этого у меня на шее остался шрам, и я еще долго боялась огня. А когда мне было четырнадцать, я заставила себя взять пачку спичек и целый вечер жгла одну за другой. Руки дрожали, но я справилась. Всегда забываю, что любой страх можно победить, и стараюсь чаще себе об этом напоминать. По-моему, это лучше, чем вообще ничего не делать.

Кэдди бросает окурок на асфальт и растаптывает его.

– Тебе мамуля не говорила, что не стоит поздно вечером разговаривать с опасными дядьками?

– К-когда встречу оп-пасного дядьку, б-буду им-меть в виду.

Мэй Бет всегда говорила, что у меня проблемы с инстинктом самосохранения. «Тебе и смерть нипочем, лишь бы последнее слово оставалось за тобой».

Мало мне быть заикой – я еще и в каждой бочке затычка.

Кэдди медленно подвигается ближе и бросает на меня мутный взгляд:

– То-то-то-точно бу-бу-бу-будешь?

Меня много раз передразнивали, но я все равно хочу задушить Кэдди его собственным поганым языком.

– Мне н-н-н… – начинаю я.

«Успокойся».

Мне хочется ударить себя за эту мысль. Какое там «успокойся». Это слово говорят люди, которым нечего сказать. Будто заикание как-то связано с гребаным внутренним спокойствием. Даже Мэтти никогда не просила меня успокоиться.

– Мне н-надо с в-вами поговорить.

Он откашливается и выплевывает мокроту на асфальт. Меня передергивает от отвращения.

– Поговорить, значит?

– Я х-хочу…

– Я не спрашивал, чего ты там хочешь.

Я вытаскиваю фотографию и тычу ей в лицо Кэдди. Очевидно, с ним придется вести себя не так, как с Руби. Как там говорится: «Проще просить прощения, чем получать разрешение»[3]?

Правда, просить прощения я тоже не умею.

– 3-знаете этого ч-человека? Мне н-нужно его н-найти.

Кэдди заливается смехом и проходит мимо, грубо задев меня костлявым плечом. Неуклюже отстраняюсь. Он на удивление уверенно держится для такого хиляка. Пытаюсь запомнить величественное движение его плеч.

– Я тебе не телефонная книга.

– Я з… Я заплачу.

Кэдди замирает, оборачивается и задумчиво облизывается. Он быстрым шагом приближается ко мне и вырывает снимок у меня из рук. Сжимай я его крепче, у меня бы осталась только половина. Сперва мне хочется отобрать у Кэдди фотографию, но я вовремя себя одергиваю. Пора бы запомнить, что импульсивные решения не идут мне на пользу.

– Зачем тебе понадобился Даррен Маршалл?

Я изо всех сил пытаюсь сдержать изумление. Даррен Маршалл. Значит, вот какое имя теперь носит Кит. А может, наоборот, это Даррен носил фальшивое имя, когда жил с нами. Лучше бы так и оказалось.

Приятно, когда докапываешься до сути. Давно мне не было так хорошо.

Значит, Даррен Маршалл.

– Я его д-дочь.

– Он ни разу не упоминал никаких дочерей.

– С ч-чего бы ем-ему?

Кэдди прищуривается и разглядывает фотографию на свету. Свободные рукава его кофты сползают вниз, и я вижу следы от уколов. Мэй Бет уверяла, что наркомания – болезнь, и заставляла меня говорить Мэтти то же самое. Но на самом деле это полная чушь. Люди не выбирают, болеть им или нет, а вот наркомания – осознанный выбор. «Прояви же сострадание, хотя бы ради сестры! Нужно ненавидеть грех, но любить грешника». Ага, будто это я виновата в том, что моя матушка стала чертовой наркоманкой. Вот, оказывается, почему я голодала все детство, – мне просто сострадания не хватало.