Сестры

Меня гложет обида, что она принимала ванну без меня. Дома мы часто лежали в горячей воде вместе, поставив на стул ноутбук, чтобы смотреть Дэвида Аттенборо или слушать древние выпуски «Дисков необитаемого острова»[2]. Сентябрь любит, чтобы в ванне был кипяток, и есть при этом что-нибудь холодное: малиновое мороженое, «Магнумы», которые часто соскальзывают с палочек. Я знаю тело Сентябрь лучше, чем свое. Часто – когда я гляжу на себя – я испытываю бездну смущения, а от зеркала – шок, потому что вижу там мое лицо, а не ее. У нее родимое пятно в виде свернувшейся змейки на взъеме левой стопы, на солнце ее кожа быстро краснеет, а на ключице у нее длинный черный волос, который мне ужасно хочется выдернуть, но она говорит, что отращивает его целую вечность. Я всегда буду думать, что тело Сентябрь гораздо интереснее моего. Я протягиваю ей полотенце. Она выглядит крупнее, чем в Оксфорде, словно занимает больше пространства. Я тычу ее в бедро. Почему ты меня не позвала?

Я не знаю. Так захотелось, наверное.

* * *

Сентябрь подбирает осколки лампочки совком и щеткой, и мы вкручиваем новую, а потом примеряем платья из карнавальной коробки, которую принесли из машины. Мы рисуем помадой вокруг губ большие улыбки и оставляем поцелуи на окнах. Мы барахольщицы; у некоторых платьев дырявые локти, протертые подмышки, пятна от еды на подкладке. Любимая пара туфель, которую мы надеваем по очереди, окончательно износилась. Я останавливаю выбор на платье с кружевной вставкой и тонкими блестящими рукавами и смотрю, как Сентябрь роется в коробке.

Нечего стоять и глазеть на меня, говорит она.

А что мне делать?

Иди осматривай кладовку.

Там турецкий горох, и шинкованые помидоры, и пакеты риса, но мне не хочется готовить. Лампочка горит ярче, чем должна, пять минут, а потом опять взрывается. Я задерживаю дыхание в темноте, пытаясь не бояться. Я слышу шаги на лестнице и выхожу в гостиную, собираясь сказать Сентябрь о лампочке и продуктах. Это мама. Волосы у нее грязные, завязанные лентой на макушке. На ней масса одежды, хотя печка шпарит. Пижама ее испачкана, и она держит кружку и тарелку. Она спускалась ночью есть, чтобы не встречаться с нами. Вот в чем дело. Она останавливается на лестнице и смотрит на меня, а затем поворачивает голову, высматривая Сентябрь, которая уже не роется в коробке, а сидит на диване, не отводя взгляда от телика.

Мне нужно вымыть это, говорит мама после секундной заминки. Идем со мной на кухню?

Кухня слишком маленькая для нас троих. Сентябрь забирается на стойку и сидит с хмурым видом. Мама закрывает пробкой раковину и открывает кран. Глядя на нее, я вспоминаю вечер книжной презентации. На маме было золотое платье и красные туфли с бархатной лентой, обвивавшей голени. Щеки горели от вина, она обнимала нас обеих за плечи. В полночь она сняла туфли в пабе и стояла босая, разговаривая с кем-то из книжного магазина. Сентябрь придвинула лицо вплотную к моему уху и сказала: «Она выглядит богиней». Мы тогда любили ее, прилежно, нескончаемо, как, пожалуй, нечасто любим. В основном она просто где-то рядом. В основном она нам просто мать и не сильно отличается от мебели.

Дом бормочет вокруг нас. Вода кашляет из крана. Мама оставляет наши взгляды без внимания. Она моет и передает вещи мне, и я вытираю их и отдаю Сентябрь, чтобы она убирала их в буфет. Я хочу сказать маме, как мы сожалеем, правда, сожалеем о том, что случилось в школе и что, может, мы могли бы пойти вместе на пляж или поужинать. Я хочу, чтобы Сентябрь тоже это сказала, и когда я смотрю на нее, она пожимает плечами и говорит, мам…

Мне просто нужно немного времени, говорит мама. Я чувствую, как слова прорывают тишину. Я чувствую их руками и лицом. Мама откладывает полотенце и поворачивается к нам. Я всегда буду любить вас, говорит она. И если я вам нужна, вы знаете, где я. Но мне нужно немного времени. О’кей?

Мы киваем, и она уходит.

Я пью сок из очередной персиковой консервы, а Сентябрь готовит мне пасту и повидло, и я съедаю это, сидя на стойке. Сентябрь говорит, она не хочет, а я все еще такая голодная.

А еще что-нибудь есть?

Она цокает языком, но вскрывает новую консерву, на этот раз грушевую, и я съедаю все. Мне кажется, моя кожа обтягивает скелет, так что суставам больно, и она вот-вот разойдется на скулах.