Сестры-близнецы, или Суд чести

Двадцать пятого марта 1908 года в маленьком мюнхенском листке « Новая свободная народная газета»под заголовком ХАРДЕН И ФИЛИПП ОЙЛЕНБУРГ можно было прочесть следующее:

«По столице Пруссии ползут слухи, что князь Ойленбург заплатил издателю „Будущего“Максимилиану Хардену миллион за то, что Харден впредь воздержится от дальнейших нападок на Либенбергский кружок. Но князь, видимо, действительно произвел выплату, когда узнал, что у Хардена есть дополнительный, обличающий его материал. Сдается, что все это было сделано для того, чтобы крестовый поход Хардена уже в следующей инстанции был прекращен».

На следующий день после появления этой заметки Харден возбудил против ответственного редактора «Новой свободной народной газеты»Антона Штеделе дело по обвинению в нанесении оскорблений. В Берлине все, что хотя бы как-то касалось князя Ойленбурга, вызывало всеобщий интерес, и Николас читал сообщение с удивлением и возмущением.

— Что все это значит? — спросил он Шислера, с которым вместе ужинал в «Адлоне». — Неужели князь на самом деле заплатил Хардену миллион? И причем здесь этот… этот Штеделе?

— Что вы, об этом не может быть и речи, — отмахнувшись, сказал Шислер. — Скорее всего, Харден сам спровоцировал Штеделе напечатать этот пасквиль.

— Но зачем?

— Потому что у него есть уличающий Ойленбурга материал, который он не может по-другому довести до сведения общественности.

— Ну, допустим, у него действительно что-то есть — почему бы ему это не напечатать в «Будущем»?

— Скорее всего, у него еще нет в руках доказательств или потому, что люди, заинтересованные в том, чтобы его обвинения выглядели обоснованными, еще к этому не готовы. Ведь если они будут приглашены в суд в качестве свидетелей, они под присягой вынуждены будут сказать все, что они знают.

— Все это выглядит чертовски скверно.

— Харден — это сам дьявол, да и люди, стоящие за ним, нисколько не лучше.

Процесс начался 21 апреля 1908 года в Мюнхене под председательством советника Высшего земельного суда Курта Майера. Хардена и здесь представлял советник юстиции Бернштайн, а обвиняемый Штеделе представлял себя сам.

Маленький зал был заполнен до отказа. Хотя дорога от Берлина до Мюнхена занимала одиннадцать часов, примечательно, что многие из зрителей приехали именно из Берлина.

Бернштайн кратко и сдержанно обосновал существо жалобы. Штеделе, когда до него дошла очередь, почти дословно повторил все, что было опубликовано в его сообщении.

Затем к качестве свидетеля был вызван Харден. В зале воцарилась мертвая тишина. Громко, твердым голосом он категорически отрицал факт получения от князя Ойленбурга хотя бы одного пфеннига, не говоря уже о миллионе. Да, у него были сведения об известных щекотливых случаях из прошлого Ойленбурга, которые он, при всем его личном высоком уважении к князю, исключительно защищая собственную репутацию, должен довести до сведения общественности. Князь Филипп цу Ойленбург-Хертефельд солгал перед Берлинским уголовным судом. Он много раз и со многими лицами вступал в противоестественные сексуальные сношения.

Истец вышел, таким образом, далеко за рамки существа процесса, дело теперь шло вовсе не о предполагаемом подкупе, а исключительно о частной жизни князя Ойленбурга. Обвиняемый Штеделе не предпринимал ничего против этого, хотя шансы выиграть процесс у него таяли на глазах.

Первым свидетелем был сорокашестилетний Георг Ридл из Штарнберга, личность с весьма сомнительной репутацией. Он признался, что в молодые годы находился с князем в интимных отношениях. Князь тогда арендовал виллу на Штанбергерском озере, и все происходило во время поездок на лодке за щедрое вознаграждение.

Затем в качестве свидетеля Бернштайн вызвал рыбака Якоба Эрнста, также жителя Штанберга, добропорядочного бюргера. Вначале Эрнст категорически отрицал все обвинения, но Бернштайн попросил председательствующего настоятельно указать свидетелю на значение и последствия дачи ложных показаний под присягой. Председатель суда довел до сведения свидетеля соответствующие параграфы Уголовного кодекса.

Рыбак Эрнст, в отличие от Ридля, для которого тюрьма была как дом родной, никогда не стоял перед судом и считал, что попасть в тюрьму — это просто позор. Ему было стыдно, что он дал себя запугать каким-то паршивым параграфом, а еще больше он ненавидел своего мучителя Бернштайна.

— Его светлость князь очень хороший человек, — сказал он. — Он всегда был добр ко мне и моим домашним.

— А вы занимались с князем совместным онанизмом? — заорал на него Бернштайн.

Якоб Эрнст попытался увернуться от ответа.

— Че-то не понял я, че вы спрашиваете, — сказал он.

Суд был вынужден перевести терминологию на баварский диалект.

Свидетель густо покраснел.

— Ну… да… — заикаясь выдавил он из себя. — Да было вроде раз… чего тут говорить… на озеро, стало быть, мы тогда рулили, тогда вроде да…

— А когда вы с князем бывали в поездках?

— Да, и тогда, стало быть, мы иногда… — пробормотал свидетель.