Сестры Бронте. Лучшие произведения в одном томе

– Только сегодня утром говорила про вас и хотела, чтобы вы приехали. Сейчас она спит, то есть спала десять минут назад, когда я оттуда уходила. Она днем обычно лежит вроде как в оцепенении, а к шести-семи часам просыпается. Может, отдохнете здесь часок, мисс? А потом я вас провожу к ней.

Тут вошел Роберт, и Бесси, положив уснувшего младенца в колыбель, подбежала к мужу поздороваться. Потом она настояла, чтобы я сняла шляпку и выпила чашку чаю. Потому что, сказала она, выгляжу я очень усталой и бледной. Я была рада принять ее радушное приглашение и позволила снять с меня дорожную пелерину так же послушно, как позволяла в детстве раздевать себя перед сном.

Я глядела, как она хлопочет, и на меня нахлынули воспоминания о былом. А она доставала свои лучшие чашки, намазывала хлеб маслом, поджаривала ломтики хлеба и между делом давала шлепка маленькому Роберту и Джейн, как когда-то мне. Бесси сохранила прежнюю вспыльчивость вместе с легкостью движений и миловидностью.

Чай был готов, и я привстала, чтобы подойти к столу, но она потребовала, чтобы я сидела смирно, прежним своим повелительным тоном. Я должна сидеть у камина, заявила она и поставила передо мной круглый столик с моей чашкой и тарелкой с угощением – совсем так же, как когда-то угощала меня в детстве каким-нибудь утаенным лакомством, положив его на детский стульчик. Я улыбнулась и подчинилась ее требованиям, как в те далекие дни.

Она пожелала узнать, счастлива ли я в Тернфилд-Холле и что за человек моя хозяйка, а когда я ответила, что хозяйки там нет, а только хозяин, она принялась задавать вопросы о нем: добрый ли он джентльмен и нравится ли мне. Я ответила, что он очень некрасив, но настоящий джентльмен, вежлив со мной, и я вполне там счастлива. Затем я принялась описывать гостящее там веселое общество, и Бесси с большим любопытством выслушивала все подробности. Такого рода вещи всегда ее очень интересовали.

За этими разговорами незаметно промелькнул час. Бесси помогла мне надеть шляпку и прочее, и затем я вышла с ней из сторожки и направилась к дому. Точно так же девять лет назад я уходила из него. В темное, туманное, промозглое январское утро я покинула враждебный мне кров с отчаявшимся, ожесточенным сердцем, чувствуя себя изгнанницей, почти преступницей, – чтобы обрести холодный приют в Ловуде, таком далеком и неведомом. Тот же враждебный кров теперь вновь предстал передо мной, а мое будущее было столь же неясным и на сердце было так же тяжело. Я все еще ощущала себя скиталицей, однако теперь я больше полагалась на себя, на свои силы, и прежний гнетущий ужас оставил меня. Да и зияющие раны от обид и несправедливостей давно зажили, пламя возмущения угасло.

– Сначала пойдите в малую столовую, – сказала Бесси, когда мы вошли в прихожую. – Барышни сейчас там.

Минуту спустя я уже оглядывала малую столовую; все там выглядело таким же, каким было в то утро, когда я впервые увидела мистера Броклхерста, – даже перед камином лежал тот же самый коврик, на котором тогда стоял он. А в книжном шкафу на третьей полке на прежнем месте я различила два тома «Истории британских птиц» Бьюика, а прямо над ними «Путешествия Гулливера» и «Арабские сказки». Неодушевленные предметы не изменились ни на йоту, чего никак нельзя было сказать об одушевленных.

Я увидела перед собой двух девиц – одну очень высокую, почти такую же высокую, как мисс Ингрэм, и очень худую, с суровым выражением на желтоватом лице. В ее облике было что-то почти аскетическое, еще больше подчеркиваемое крайней простотой черного суконного платья с прямой юбкой, а также накрахмаленным полотняным воротничком, гладко зачесанными от висков волосами и четками из черного дерева с распятием, какие носят монахини. Я не сомневалась, что вижу Элизу, хотя не улавливала в этом длинном бескровном лице никакого сходства с девочкой, которую когда-то знала.

Вторая, бесспорно, была Джорджиана, но не та, которую я помнила, тоненькая, грациозная девочка одиннадцати лет. Я увидела очень полную барышню в полном расцвете, с прозрачной, точно восковой кожей, красивыми правильными чертами лица, томными голубыми глазами и золотистыми локонами. Цвет ее платья тоже был черный, но оно разительно отличалось от платья сестры более пышным покроем и очень ей шло – такое модное по контрасту с пуританским одеянием Элизы.

В обеих сестрах была черта сходства с матерью, но только одна: худая, бледная старшая дочь унаследовала материнские глаза с их желтоватым отливом, цветущая, пышнотелая младшая – очертания тяжелого подбородка, пожалуй, чуть смягченные, но тем не менее придававшие какое-то бессердечие внешности в остальном такой, казалось бы, авантажной и пленительной.