Сестры Эдельвейс

– Я… у меня назначена встреча с настоятельницей, – запинаясь, пробормотала Лотта. Монахиня кивнула и провела Лотту в зал аббатства. Обстановка была скудной, выбеленные известью стены – голыми, не считая деревянного распятия. Лотта села на край скамьи, стала ждать, пока монахиня поговорит с настоятельницей. Воздух был таким холодным, что дыхание вырывалось у неё морозными облаками пара.

– Настоятельница готова вас принять. – Выражение лица монахини чуть смягчилось, когда она вернулась и повела Лотту по узкому коридору, выложенному каменными плитами. Дойдя до старой деревянной двери, она постучала. Голос, такой спокойный и сладкозвучный, какого Лотта и представить себе не могла, тихо позвал:

– Войдите.

Монахиня вошла и опустилась на колени. Лотта осталась стоять, не уверенная, что делать дальше.

– Benedicte[11], – сказала монахиня, склонив голову. Настоятельница сделала ей знак подняться.

– Dominus[12].

Встав, монахиня указала на Лотту:

– Фройляйн Эдер хочет поговорить с вами, досточтимая мать.

Настоятельница кивнула, и монахиня удалилась. Дверь с тихим щелчком закрылась за ней. Лотта осталась наедине с настоятельницей, и внезапно ей стало страшно. Сердце быстро заколотилось, во рту пересохло.

– Садитесь, дитя моё. – Настоятельница улыбнулась и указала на стул, простой, деревянный, безо всякой резьбы. Всё в этой комнате было простым – выбеленные стены, большое распятие.

– Спасибо, досточтимая мать. – Лотта положила руки на колени, переплела пальцы, стала, волнуясь, ждать, пока настоятельница начнёт разговор. Это была пожилая женщина, сильно за шестьдесят, и, насколько знала Лотта, она руководила аббатством Ноннберг уже больше пятнадцати лет. Её лицо, обрамлённое белой намиткой и чёрной вуалью, было морщинистым и добрым, глаза и брови – тёмными.

– Вы хотели поговорить со мной о вашем призвании, – мягко подсказала она, и Лотта закусила губу. Почему она вдруг так занервничала, словно была самозванкой, которая боялась, что её обман раскроется?

– Да, досточтимая мать, хотела.

– Очень хорошо. – Настоятельница положила на стол руки, спрятанные в широких рукавах рясы. – Расскажите, что вы почувствовали, дитя моё.

И, запинаясь, Лотта рассказала о том, как пришла сюда два месяца назад, о том, как на неё снизошло чувство умиротворения, и о том, что молитвы монахинь кажутся ей самым прекрасным, что есть на свете. Её сбивчивая речь показалась ей искренней, и она надеялась, что настоятельнице тоже.

– Когда я здесь, в аббатстве, мне кажется, что-то во мне успокаивается. Я нахожу умиротворение, которого не могу найти в… реальном мире. – Увидев, что настоятельница едва заметно улыбается, Лотта испугалась, что неправильно выразилась. – Ну, вы понимаете, в том мире, что внизу, – она кивнула в сторону окна, выходившего на крутую лестницу, которая спускалась к старому городу.

– Да, я понимаю, о чём вы. – Она ласково улыбнулась Лотте.

– И когда баронесса фон Трапп сказала мне, что, может быть, у меня призвание служить Господу, – чуть высокопарно заключила она, – я задумалась, может быть, это в самом деле так.

– Баронесса фон Трапп часто говорила, не подумав, – вновь улыбнувшись, заметила настоятельница. – Чрезмерная порывистость – вот с чем ей приходилось бороться, когда она была здесь послушницей.

– Ой. – Лотта подумала, что вот так, одной фразой настоятельница перечеркнула все возможности, что у неё может быть призвание.

– Скажите мне, дитя моё, что вас влечёт к религиозной жизни, кроме этого ощущения покоя?

Лотта нерешительно подняла на неё глаза. У неё складывалось ощущение, что настоятельница подталкивает её в какую-то ловушку, и что бы она ни ответила, это будет неправильно.

– Мне кажется… чувство смысла, – ответила она. – И желание посвятить всю себя Богу.

Настоятельница кивнула.

– Человек способен посвятить себя Богу, где бы ни находился – будь то дом, больница, школа или монастырь. Но религиозная жизнь означает гораздо большую жертвенность. – Её тон был мягким, но слова – суровыми. – Ты приносишь себя в жертву минута за минутой, час за часом. К обетам нестяжания, целомудрия и послушания нельзя относиться легкомысленно. Даже по прошествии многих лет они могут подвергнуться серьёзным испытаниям.

– Я никогда так не сделаю, досточтимая мать… – начала Лотта, ужаснувшись тому, что настоятельница могла посчитать её легкомысленной. Но много ли она знала о том, чего требуют эти клятвы? Её представление о том, что значит быть монахиней, ограничивалось лишь фантазиями о том, как она бродит по древнему монастырю в чёрной рясе, красивая и безмятежная, в гармонии с собой и с миром. – Я никогда не буду легкомысленно относиться к обетам, – пробормотала она, опустив глаза и чувствуя себя маленькой девочкой, натянувшей карнавальный костюм, и теперь настоятельница мягко велела ей прекратить маскарад.

– Я и не спорю, – ответила настоятельница. – Какими бы ни были ваши пороки, фройляйн Эдер, я верю, что сейчас вы говорите искренне.

Лотта сглотнула и ничего не ответила.