Сестры Ингерд

Два высоких окна занавешены плотным шерстяным джерси. Возле одного из них штуковина, похожая на мольберт. Там хозяйка вышивала какую-то картину. Краем глаза я отметила сочные оранжевые плоды, похожие на апельсины. Самым приятным в комнате было именно цветовое решение, греющее теплыми тонами в эту холодную зиму. Вместо печи – камин, который уютно освещал довольно большой овальный стол, покрытый скатертью в тон к шторам и балдахину.

– Ваше сиятельство, я так благодарна вам за помощь и щедрость… – графиня небрежно взмахнула рукой, приказывая замолчать.

В камине тихо потрескивали дрова, пахло сухими травами, сдобой и чуть-чуть – дымом. Я чувствовала себя неловко от того, что её сиятельство даже не захотела выслушать благодарность. Может быть, я сделала что-то не так?!

-- Баронесса Нордман, – сухо сказала графиня, – раз уж здесь нет ни одной вашей родственницы, которая могла бы дать вам наставления, я возьму эту обязанность на себя. Я думаю, что вам придется очень много работать, но не стоит этого бояться: Господь воздает за труды. Заботьтесь о своем муже, любите и почитайте его, и я уверена, что ваш брак не будет приносить огорчений.

В общем-то, хозяйка говорила весьма разумные вещи, поэтому я только покорно кивала головой. Я была благодарна ей и решила, что графиня имеет право на небольшую долю нравоучений. Она некоторое время еще поучала меня, а потом, вздохнув, отхлебнула чаю и произнесла:

-- Будем надеяться на лучшее, баронесса. И не будем роптать, если Господь сочтет ваши усилия недостаточными, – с некоторой горечью в тоне закончила она.

Вопрос вырвался у меня прежде, чем я сообразила, как жестоко он звучит:

-- Вы говорите о своей дочери, графиня? – ляпнув, я тут же сообразила, что наделала, и машинально испуганно прикрыла рот ладошкой.

Графиня на миг замерла, сжав губы в тонкую ниточку. Затем резко выдохнула и сказала:

-- Да. Надеюсь, Господь простит мне эту дерзость. И гнев… – она перекрестилась и замолчала.

Я также боялась нарушить тишину. Некоторое время мы просто слушали, как потрескивают в камине поленья: этот звук немного успокаивал. Заговорила графиня тихо, но голос ее понемногу набирал силу. Она как будто пыталась задавить в себе тоску, рассказывая о ранней гибели любимого мужа, о том, как буквально через год скончался его младший брат, последний носитель титула; как она одна берегла и воспитывала дочь, всю жизнь сожалея, что так и не удалось родить мужу сына-наследника. О том, как она вымолила у короля позволения не отдавать графский титул в жадную и хищную боковую ветвь семьи, а передать его мужу своей дочери. О том, как долго она искала достойного жениха, который любил бы ее дочь, но и не уронил бы честь семьи Роттерхан, и как нелепо погибли оба молодых за несколько дней до свадьбы при пожаре в её поместье.

-- После похорон я переехала в город и с тех пор бессмысленно копчу белый свет при дворе короля. Надеюсь, баронесса Нордман, ваша судьба будет более удачной. Моя девочка, моя Карлотта достойна была долгой и счастливой жизни… Раз уж я не уберегла ее… Может быть, Господь будет милостив к вам? Я помолюсь об этом.

Несколько минут я просто не могла говорить, боясь разреветься. Так жалко было мне эту сухую одинокую старуху. Я еще больше стала уважать ее за стойкость и несгибаемость. Но жалость была превыше всего, и я тихонько спросила:

-- Ваше сиятельство, после смерти Карлотты прошло уже больше десяти лет, а вы все никак не можете залечить рану в своем сердце. Правильно ли это?

-- Такие раны не лечатся.

– Ее нельзя вылечить полностью… Но рана уже могла бы зарубцеваться, а ваша все еще кровоточит.

Графиня как будто бы уже стеснялась своих откровений и сидела за столом вполоборота ко мне, неотрывно глядя на игру огня в камине. Пауза была длительная, но потом она спросила:

-- И как, по-вашему, можно залечить рану?

-- Простите, что я полезла с непрошенными советами…

-- Говорите, баронесса Нордман.

Я собралась с духом и ответила:

-- Далеко не все девушки вышли замуж. Многих отправят в монастырь. А ведь служение Господу должно идти от сердца. Вы могли бы удочерить кого-то из них и спасти христианскую душу от ненависти к миру и жизни.

– Вы предлагаете мне разбавить кровь графской ветви Роттерхан? – в голосе ее звучали горечь и раздражение.

– Знаете, ваше сиятельство, я думаю, что родство по крови не самое главное в этой жизни. Гораздо важнее родство по духу.

Мы обе помолчали, а потом я тихо добавила:

– Ведь Ангела – моя родная кровь. Но вы сами видели, госпожа графиня…

Больше в комнате не прозвучало ни слова. Через несколько минут графиня жестом отпустила меня. И я ушла, ругая себя за длинный язык и за то, что полезла не в свое дело: «Зачем я сунулась ее поучать? Только душу бедной старухе растревожила!».

***

Пожалуй, я уже начала привыкать к мысли, что вместо Анжелы и Лизелотты каждое утро вижу в своей постели молодого красивого парня. Муж по-прежнему держался вежливо и слегка отстраненно, за что я была ему бесконечно благодарна: любовные игрища сейчас интересовали меня в последнюю очередь.