Сестры-соперницы

Амбар, где хранили зерно, представлял собой каменное строение, находившееся на отшибе, и добраться до него было можно только пройдя через небольшое поле, раскинувшееся за садом.

— Кто-нибудь знает о том, что она там?

— Ой, нет, хозяйка. Она бы до смерти перепугалась, если бы кто ее там увидел. Меня-то она поджидала на тропинке, потому что знает, где я хожу, так вот она вышла навстречу и говорит: «Ты скажи госпоже Берсабе, скажи ей, что мне ее надо видеть». Ну и сказала, что будет ждать в амбаре.

— Ну что ж, пойду узнаю, в чем там дело, — сказала я, почувствовав нечто вроде ликования: все-таки она пришла ко мне.

Когда мы добрались до амбара, я открыла дверь и заглянула внутрь. Скрип двери заставил Феб вскочить на ноги, но как только она узнала меня, на ее испуганном лице выразилось облегчение.

Я почувствовала себя взрослым человеком, несущим ответственность за происходящее, то есть таким, каким Анжелет с ее полным отсутствием опыта стать не могла.

Я сказала:

— Джинни, возвращайся домой и никому не говори, что видела здесь Феб. Я найду тебя, когда вернусь домой.

Джинни вышла, а я прикрыла дверь.

— О госпожа! — воскликнула Феб. — Мне было некуда податься, и я подумала о вас. Вы были так добры со мной в тот раз.

— Но ведь я пока ничего не сделала для тебя, Феб.

— Да хватит и того, как вы на меня посмотрели. Как будто все сразу поняли.

— Слушай, Феб, — сказала я, — ты встречалась с мужчиной, и теперь у тебя будет ребенок. Это так?

— Вы ужасно умная, хозяйка. Откуда вы узнали?

— Я не знала… я просто… догадалась. Феб, видимо, подумала, что у меня есть какие-то сверхъестественные способности, и теперь бедняжка в отчаянии смотрела на меня, как на богиню, которая спасет ее от всех неприятностей. Не скрою, такая оценка льстила мне. Вообще все выглядело очень странно: я пыталась навлечь несчастье, а быть может, и смерть на одну женщину и с радостью бросалась на помощь другой. Это являлось чем-то вроде искупления вины, попытки задобрить ангелов. Более того, я упивалась ощущением власти, оно действовало как бальзам, исцеляя раны, нанесенные мне Бастианом. Я уселась рядом с Феб.

— Как это произошло? — спросила я.

— Он сказал, что я очень хорошенькая и что на меня приятно смотреть. Он сказал, что просто глаз от меня оторвать не может. До этого я и не думала, что могу кому-то нравиться. Ну, и от этого я совсем размякла.

— Бедная Феб, — сказала я, — должно быть, трудно жить под одной крышей с таким человеком, как твой отец.

При упоминании об отце Феб задрожала.

— Я его боюсь, госпожа Берсаба. — Она расстегнула свое безобразное черное платье и показала мне шрамы от плети на плечах. — Он избил меня за то, что я в субботний день пела песню о весне. Я думаю, он меня убьет. Конечно, я этого заслуживаю. Я так согрешила!

— А почему ты сделала это, Феб?

— Охота на меня нашла, госпожа Берсаба. Я кивнула. Кто мог понять ее лучше, чем я?

— Давай перейдем к делу, — сказала я. — Он об этом знает?

— Господь храни нас, нет. Моя мать знает, и отец может выбить из нее признание. Он обвинит в моих грехах и ее. Отец скажет, что она знала о моем разврате и оставила его безнаказанным. Что же мне делать, госпожа Берсаба?

— Я подумаю.

— Вы страшно добры ко мне. Ко мне никто никогда так хорошо не относился.

Мне стало стыдно. Я даже не думала, что могу испытывать такие чувства. Я узнала о себе нечто новое. Мне нетрудно было поставить себя на место Феб. Я могла представить, как на меня находит охота и как бы я почувствовала себя на месте дочери Томаса Гаста. Именно поэтому я была способна проявить сочувствие к Феб и оказать ей помощь. И даже в такой момент я подумала: Анжелет никогда не могла бы этого сделать. Наивная Анжелет просто ничего не поняла бы.

Я спросила:

— А он не может жениться на тебе? Она покачала головой:

— Он уже женат. Я знала об этом с самого начала. Просто не представляю, что на меня нашло.

— И давно ты носишь ребенка?

— Ну, пожалуй, месяцев шесть. Рано или поздно приходит время, когда этого уже не скроешь… И это время пришло.

— И ты решила бежать…

— Да. Мать об этом знает. Знает уже два дня. Она очень переживает. Все говорит, что отец меня убьет. Тяжелый он человек… но хороший. Он просто не умеет прощать грехи, а мой грех, наверное, из самых тяжелых. Мать за меня боится. Вот поэтому я и убежала. Подумала, что так будет лучше.

Она смотрела на меня с мольбой, и я сказала:

— Не бойся, Феб. Я позабочусь о тебе. Не убивайся так. Это вредно для малыша.

— Ох уж этот малыш… Лучше бы он умер, госпожа. И я тоже. Я уж хотела себя порешить, но… просто не смогла.

— О таких вещах нельзя и думать. Вот это действительно грех. Теперь слушай. Ты здесь останешься на ночь. Никто не знает о том, что ты здесь, кроме Джинни, но она будет молчать, потому что знает, что иначе я очень рассержусь на нее. Я принесу тебе шерстяное одеяло, чтобы ты могла завернуться, и соберу тебе поесть. На двери есть засов. Когда я выйду, ты запрись и никому, кроме меня, не открывай. К утру я что-нибудь придумаю.

Она расплакалась.