Сеть

Несколько дней жил под впечатлением. Менты не доставали, только пару раз к ним сходил. Даже наган отдали в пакетике, а я им взамен конфет подарил. Я все газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как морячок, всплывший из подводного плавания, в ресторан. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про колпак или смертельные клинья. Но вместо того чтоб об этом страдать, газетки давились разным фуфлом. «Консервные» листки, то есть консервативные издания вызывали сладкий зуд своими ужасами и катастрофами, заговорами и заклинаниями, поэмами про колдунов Абрамычей и святителей с безупречными фамилиями. А «каловые» газеты — те, что от радикалов кормятся, — радовали меня расхристанными дамочками, которые у них по всем страничкам снуют, бегающими по морям-волнам яхтами, красивыми зубами, смачно кусающими пеструю яркую жвачку, да инструкциями по изготовлению сотен тысяч и миллионов за месяц-другой. Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать — все на коньяк и водку, — а что узнал в итоге? Что все землетрясения от греховодниц в кружевных панталонах. Что с затеями да идеями нынче не миллион сколотишь, а попадешь в плотные слои руководящих «консервов», таких, как Дуев, где высохнешь и упадешь в кучу мусора пожухлым листиком.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало, и должно быть не только у меня. Этим вечером целая кодла коптела, как я выведал, над жидкостными МГД-генераторами. Я, конечно, донимал эмгэдэшников своими звоночками, все ли еще живы-здоровы? Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? животик не болит, в попке не свербит? Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Они не знали, что случилось с Файнбергом. Сочным рассказом я мог бы сделать их грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой пахан в бюро с ним согласился. Застрессованную же Нину послали колотить по клавишам в какую-то особую комнатку и в час дня неумолимо спроваживали домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала «хенде хох» и, взметнув пропуск, сразу шарахалась вперед. Кажется, капитан Белорыбов ей что-то напел про меня невдохновляющее. А я бы, между прочим, пообщался бы с ней бед-на-бед, конечно, по истечении траура. Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Стороннему наблюдателю с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от зверя. А впрочем, посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас играть. Например, кто больше слов назовет из трех букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в «балду» и в «города» посражаться. Я в конце армейской службы, когда напряженка уже отошла в былое и думы, все изучал толковый словарь и географический атлас. Другая литература в ротной канцелярии не водилась.

В срок со второго на третье дежурство я преодолел путь от человека прямоходящего, он же хомо эректус (извините за выражение), до человека почти разумного. Даже стал мучительно думать. Чтоб поменьше мучиться, делал себе местную анестезию в виде стаканчика столичной. В результате такое умозаключение получилось. Раз Файнберг, гражданин с прибабахом и приветом, тем не менее стал нужен кому-то в совершенно молчаливом виде, значит, был намного глубже, чем всем казалось. Выходит, и в его лепете блистали умственные перлы, которые один Гаврилов третьим глазом смутно различал. Может, док рассекретил кого-то, кто должен был явиться в конце траектории изменения, вдруг эволюционная машина разоблачила некоего грядущего жлоба? И колпак был не случаен, не за мной он приглядывал, а охотился за Файнбергом. Однако связь между колпаком и основной уликой — крысиным дерьмом — не прощупывалась.

Это и довело меня в итоге до тяжелого расстройства желудка. Ведь для стимуляции работы мозга пришлось налегать на сахар, содержащийся в домашних наливках и заводских портвейнах. Поэтому на третьем дежурстве, успокоив душу и тело фталазолом, делал я безыдейные наброски к рекламным роликам.

В квартиру Наташи Ростовой из ста комнат входят друг за другом Иван Грозный, Петр Великий, Лев Толстой и еще какой-то джигит с конем. Через девять месяцев у Наташи родится сынок. Знаменитый вопрос: кто виноват? В виде ответа на диване одной из ста комнат лежит без сапог счастливый отец — Лев Толстой. Вот единственный из посетителей девичьей светелки, кто бежал на улице от пирожков государственного жиртреста «Мясо — сила», зато умял пирог с капустой торгового дома «Зеленые братья». Дурь, конечно, но есть в ней и внушение, и контрпропаганда.