Комната была затемнена, интимно моргал экран в стене. Демонстрировался художественный фильм. Народу было немного, несколько парочек на устланном матами полу. Я некоторое время посидел, потом меня замутило от неумеренной дозы телесного цвета — как в кино, так и на матах, — и я отправился путешествовать дальше.
Дальше были танцы. Здесь свирепствовала музыка. Прерывистое дыхание могучими толчками било из многоваттных динамиков, развешанных по потолку, прессуя воздух при каждом басовом выдохе. Я оглох мгновенно. На подсвеченном балкончике колдовало с аппаратурой человекообразное существо — тоже старый знакомый. Привет, — крикнул я, словно в воду. И, ощутив вдруг нестерпимое желание забыться, разбудить спящую в жилах молодость, вбежал в раздевалку, скинул одежду — как все, — впрыгнул в общий круг. Бесновались огни. Бесновались красно-зелено-синие фантомы, отдаленно напоминающие людей. Никакого телесного цвета! Было тесно и здорово, я заорал, не слыша ничего, тем более голоса, подпрыгнул, снова заорал. Музыку воспринимал не я — мое тело, точнее, тело воспринимало ритм, а я… Взмах рукой, взмах ногой. Спина к спине, бедро к бедру. Руки жадно ловят мягкое, жаркое — вокруг так много жаркого и мягкого! Немыслимо извивается девчушка рядом, рот оскален, в глазах сплошная рампа, из одежды только бирка с фамилией на шее — зачем сюда пустили школьницу? Кто-то неподвижно стоит, держась руками за голову, кто-то натужно хрипит под ухом. А в центре — я. Красно-зелено-синий я… Потом огни куда-то летят, в голове черно, и вот уже вокруг меня ноги, голые, одинаковые, слепые, они давят мои растопыренные пальцы, спотыкаются о мои ребра, и совершенно ясно, что надо встать, иначе ведь плохо, плохо, плохо… Подтянуть задние конечности под себя, приподняться на коленях, теперь, хватаясь за липкие тела… И снова в круг! Взмах рукой, взмах ногой, грудь к груди, живот к животу…
Внезапно все кончилось, и я сначала не понял, что произошло, а когда включился большой свет, сообразил — время перерыва. Массовка свалилась на пол — кто где стоял. Человек семь-восемь. Было душно, тошнотно пахло потом. Шаман-музыкант вытащил заранее приготовленный шприц со стимулятором, сделал себе инъекцию. Я с трудом выволокся на волю и побрел
Тонизирующие струи сделали из меня мужчину. Не долго думая, я прижал соседку к перегородке и поцеловал в свод грудей. Она хихикнула и дала мне ласковую пощечину. Тогда я выключил воду. Она снова хихикнула, нетерпеливо подтягивая меня за талию, бормоча что-то ободряющее. Жаркий шепот обещал неплохое развлечение, вот только из ротика ее несло табаком. Я резко высвободился, вышел из душа и пошлепал босиком в раздевалку. Барышня соорудила вслед нечто боцманское.
Почему-то мне было погано. Странно. Так погано, что хотелось улечься прямо здесь, на кафельном полу, и плакать, плакать… Что случилось с моим настроением? И только одевшись, только отправившись обратно в столовый зал, я понял. Весь этот вечер отдыха — так удачно начавшийся! — меня преследовало нелепейшее чувство, будто за мной смотрят. Не следят, не шпионят, а именно смотрят. Внимательные голубые глаза. Будто бы даже те самые, из стариковского бумажника. Кусок бреда. Глаза надо мной, а я под ними — маленький, голый, трогательный. Смех…
Проклятая, проклятая, проклятая горячая!
— Эй, эй! Меня слышно? Кэп, ответьте тридцать пятому!
— Слышно, тридцать пятый. Говори в трубку, не ори на весь город.
— Свобода — наша цель! Тьфу! Наше знамя!
— Процветание… Лейтенант, что-нибудь случилось?
— Виноват, товарищ капитан. Вы приказали сообщать обо всем необычном.
— Валяй.
— Тут ко мне одного типа доставили. Совершенно чокнутого старикашку, который утверждает, что он преподаватель из музыкального училища номер два. Документов нет.
— Запрос сделан?
— Уже есть ответ. В училище такой числится, похоже, именно этот. Фотография пока не пришла.
— Валяй дальше.
— Значит, так. Старикашка ехал на такси к себе домой. Когда на пути попалась патрульная машина, таксист воспользовался случаем и сдал старика милиции. Он заявил, что никогда еще не возил более подозрительного пассажира, и предположил, что это скрытый кретин. Дубины, услышав слово «кретин», естественно, на полусогнутых приползли к нам. Таксисту они разрешили продолжать работу, все данные на него записали. Он клялся, что совсем не при чем, что просто исполнил долг истинного гражданина, валялся у дубин в ногах, ну те и отпустили его без допроса.
— Данные на таксиста остались, не будем скандалить.
— Я тоже так решил, кэп.
— Решаю я, лейтенант!
— Я полное ничтожество, двадцать шестой!